Шрифт:
— А как же я?
— А ты идешь на … улицу.
— Ты не можешь меня выгнать! Я здесь прописан, это совместное имущество! — возражает муж, но, напоровшись на мою злую усмешку, понимает, что не тот момент, чтобы качать права. — Даюшка, я тут на диванчике посплю, мешать не буду. Пожалуйста. А завтра утром поговорим спокойно. Или после работы. И насчет разбитого лексуса тоже.
Мне тоже хочется сделать ему больно. Как можно больнее. Может, тогда перестанет так жечь в груди?
— Можешь не беспокоиться насчет работы, — бросаю я, стараясь держать лицо. — Ты уже уволен.
Мужчина зависает на миг. Потом лениво так усмехается:
— Значит, папаша Велимир в курсе? Тем лучше. Но насчет увольнения ты торопишь события, Даяна. Римма никогда не позволит меня вышвырнуть, как мусор. Как уволят, так и восстановят в той же должности, еще и моральную компенсацию получу по закону.
Я поднимаю бровь, но не спорю. Откровенно говоря, мне плевать, что будет с этим подонком. С ничтожным бесом, так похожим внешне на херувима.
Как можно было любить такого? Как можно быть такой слепой?
***
До утра я ворочаюсь в гостевой комнате, где когда-то хотела сделать детскую, когда у нас появится ребенок. Я так о нем мечтала!
Но муж не хотел ни в какую. Говорил, что нам еще рано, надо пожить для себя. Ему — сделать карьеру, мне — закончить университет и войти в папин бизнес.
Лёва грезил о должности замдиректора как минимум, но амбиции не равны таланту. Я видела, как скептически папа относится к нему. Если бы не Римма, переживающая за «племянника», сидеть бы ему на низших должностях и не отсвечивать… А Лёва, оказывается, ей даже не кровный родственник. Почему она так печется о его судьбе?
Ладно, забудем. Теперь ему и «тётушка» не поможет. Отец не простит, я тем более.
Грязь. Какая же грязь!
Прислушиваюсь.
Аня еще всхлипывает в спальне, Лёва с чистой душой похрапывает в кухне-гостиной на диване.
Я чертыхаюсь и встаю. Все равно не спится.
Аптечка на кухне, и я крадусь, как вор. Достаю ромашковый чай, завариваю. Надеюсь, его можно пить беременной женщине. Наливаю в кружку и иду в спальню.
— Держи, — протягиваю чай Ане.
— Что это?
Она опухла от слез, и сейчас никто бы не назвал ее школьной королевой красоты. Мымра мымрой. Несчастная, причем. Но я давлю в себе жалость и отвечаю:
— Яд. Пей давай.
Она берет, принюхивается хлюпающим носом и кивает:
— Спасибо. Дая, ты…
Я бросаю ей пачку одноразовых носовых платков.
— Молчи, Ань. Не хочу ничего слушать. Я тебе помогу, но не собираюсь прощать. Такое не прощают. Три года лжи, общий мужик… Тебе самой-то не противно?
— Он всегда говорил…
— Не надо, — останавливаю. — Не интересно.
Мне правда не интересно. Хуже того — мне тошно от подробностей, от фальшивых извинений и понимания, что «сама_дура_виновата», внимательнее надо быть. Доверяй, но проверяй и прочие скрепы.
— Тогда почему ты помогаешь мне? Такой вот лживой твари? — кривится бывшая подруга. Прочищает нос, допивает чай и, вроде бы, успокаивается.
— Потому что. Тебе не понять. Но ребенка я убить не позволю.
— И кто его будет содержать, раз Лёвуш… Лев отказался от меня и… от него? — она кладет руку на живот и снова давит слезу.
— Да кто ему позволит отказаться? Генетическую экспертизу проведешь, взыщешь алименты через суд. А если сильно захочешь, то и женишь на себе.
— Ты серьезно?
— Более чем. Я подаю на развод. Можешь это дерьмо подобрать и сожрать с потрохами.
— Ты так просто отказываешься? Не будешь бороться? — в изумлении расширяются ее глаза. — Ты же его так любила!
Я молча встаю и иду к двери — боюсь дрогнуть и взвыть от боли, как подбитая волчица.
— Дая, — окликает меня бывшая подруга. — Спасибо. Ты настоящий человек, а я настоящая дрянь… Прости.
— Да, ты тоже дерьмо, и вы с ним идеальная пара, — бросаю и, не оборачиваясь, выхожу.
Как-нибудь потом поплачу. Без свидетелей.
Глава 7. Утро недоброе
Кто рано встает, тому Бог подает… сюрпризов.
Иду умываться. Диван в гостиной пуст. Зато из спальни доносятся подозрительные звуки. Они там что, тра… любятся? Серьезно?
Ла-а-адно. Даяна Велимировна Верховская сначала себя в порядок приведет, а потом будет тарелки бить о наглые рожи!