Петя задумался об этом. Вспомнил петербургских барышень, тех же «бестыжевок». Он тогда был уверен, что свободные от всего девушки развратны и неприглядны, но вот перед ним сидела молодая женщина, обретшая свободу, и ей это шло, она была обрамлена этой свободой, как золотой оправой. Стало быть, главное уметь пользоваться чем бы то ни было. Как власть может сделать добродетелем или тираном, так и свобода может сделать падшим или возвышенным.

— Удивительно, — прервала ход мыслей Воронина, — вы, Пётр Аркадьевич, первый человек, с которым я делюсь всем этим, которому рассказываю.

Что он мог на это ответить? Он не знал, почему так, но был рад, что с ним поделились, что Вера Ивановна открылась — если это облегчило ей душу.

— У меня ведь друзей нет, в Москве я только по делам, а сюда приезжают… не те, кого хочется впустить. Вы первый за два года, кто приехал без корыстного интереса, просто так — не ко мне даже. Я ни с кем таких бесед не вожу, обо мне никто ничего не знает, как живу, что делаю, чем занимаюсь тут…

— Это вы зря так думаете, — улыбнулся Петя, — извозчик, подвозивший меня, дословно передавал ваши разговоры с неудачно сватавшимися.

Воронина сначала удивилась, а потом, спустя мгновение, захохотала:

— Неужели?! Что он вам поведал?

— Как колко и метко вы даёте от ворот поворот. Ничего обидного.

— Да, иногда я забываю, что прислуга всё видит и слышит, и ей нравится наблюдать за господами, обсуждать их, быть носителями секретов и каких-то интимных тайн, — закусывая, Вера Ивановна допила вторую порцию вина, — а не хотите прогуляться к пруду? Мы повзрослели, и гувернантки не будут запрещать нам этого.

Столыпин посмотрел за окно, где было совсем темно.

— Может быть завтра? Днём.

— Мне завтра нужно быть в Москве, я вернусь поздно — примерно к этому же времени.

— Тогда… если я не уеду ещё, то в другой день.

— Оставайтесь, сколько вам будет нужно, — щедро позволила владелица усадьбы, глаза её при этом засверкали, из карих став немного винными.

— Благодарю вас, — отвёл свои Петя, утыкаясь в тарелку, и постарался доесть быстрее.

Это была первая ночь с прошлого сентября, когда ему понадобилось принуждать себя думать об Оле, потому что она сама не шла ему на ум. Перед внутренним взором стояла Вера Ивановна, её тёмные умные очи, алые губы — уже не невинные, а кое-что знающие. И всё же, нелюбимый муж и несчастливый брак оставили в ней отголоски невинности, незнание страсти и полноценных чувств. Воронина вызывала и сочувствие, и восхищение. Петя долго не мог уснуть, укоряя себя за то, что думает о ней, но продолжая думать, пока не дошёл до того, что надо бы собраться утром, как только встанет, и уезжать отсюда, и неважно, что ничего о Михаиле Юрьевиче ещё не найдено, лишь бы обрести покой.

Столыпин понимал, что полюбить Воронину никогда бы не смог, она уже была за гранью того уровня независимости, которым он наделял в фантазиях свою будущую жену. Нет, не ребёнок от другого и не развод обрекал на невозможность чувства к ней, а именно выработавшийся у неё характер, чем-то напоминающий его собственную мать, всё и всегда знавшую в доме лучше других, торопливую и любящую упрекнуть других в медлительности, нерасторопности, ограниченности. А приучать Веру Ивановну обратно к подчинению и покорности — это наносить ей новые раны и бередить старые. И тем не менее, её присутствие вызывало влечение, голова немного шалела и туманилась, и бурлящая кровь взывала к чему-то запретному.

Когда наступило утро, и Пётр по галерее пришёл в главный дом, одетый и приведший себя в порядок, Веры Ивановны уже не было — уехала ни свети ни заря по делам. Что ж, стало быть, ему бежать ни к чему? Можно продолжить спокойно своё занятие, расслабиться. Но завтрак и обед оказались без разговоров с хозяйкой пресными и скучными, дом как будто совершенно опустел, и даже доносившееся со двора взвизгивание Зои, гулявшей с няней, не развеивало померкнувшую атмосферу осиротелых комнат.

Сосредоточившись на папках с бумагами неясного характера, Столыпин попросил принести ему побольше керосина для ламп, и засел за продолжение поисков. Всё важное или сколько-нибудь имеющее значение отец забрал пятнадцать лет назад, осталась шелуха — расписки с истёкшим сроком давности, выкупленные закладные, чеки из магазина дамского платья, счета за шляпки, сюртуки, ботинки. Нашлись детские рисунки братьев — сущие каракули. Пётр любил рисовать до сих пор и, хотя делал это редко, если уж брался, то увлечённо и кропотливо выводил неплохие пейзажи и зарисовки.

Но вот, наконец, на одной из полок он обнаружил томик с рассказами Вальтера Скотта, а в нём — собственноручные пометки Лермонтова! Тот обожал историю Шотландии и всё, что с нею связано, считая себя кровно выходцем оттуда, ведь основатель рода Лермoнтов был шотландец. Успех Столыпина, однако, этим ограничился и до тех пор, пока он не услышал под окном чердака подъехавший экипаж, он больше ничего не обнаружил.

Отряхиваясь от пыли, Петя спустился вниз в тот момент, когда Вера Ивановна выслушивала отчёт прислуги, что Зоя уже уложена, и отдавала в ответ распоряжение подавать ужин.

— С возвращением, — произнёс Столыпин, дождавшись, когда все договорят. Воронина обернулась к нему.

— Благодарю. Как прошёл ваш день?

— Плодотворно.

— Нашли что-то?

Петя поднял руку с книгой:

— Издание, которому почти шестьдесят лет! С автографами.

— О, невероятно! Поздравляю! — искренне порадовалась девушка.

— Вы уверены, что разрешите мне это забрать?

— Это ваше, принадлежащее вашей семье, я не имею права препятствовать, — перехватывая дорожную сумку из руки в руку, Вера Ивановна сняла перчатки, — мне нужно переодеться с дороги, разрешите вас покинуть ненадолго.