— Чем же ты меня разочаруешь?

— Тем, что должен жениться на другой, а сам…

— Но я же не прошу тебя жениться на мне! Я вообще больше замуж выходить не желаю, — глядя на него, она медленно покачала головой, — если ты думаешь, что я бы потребовала от тебя чего-то и стала строить планы, то нет, мне этого не нужно.

— Тогда… что же? — догадываясь, Столыпин зачем-то спросил об этом. Но по лицу Веры понял, что произнести ответа она не может. Он покраснел. — Ты не должна думать о таком, распускаться из-за того, что принадлежишь теперь себе и вольна не перед кем не отчитываться.

— По-моему, в постылом браке оставаться большее распутство, чем жить по сердцу без брака.

— Хотя я не совсем согласен с этим, я не осуждаю… Именно тебя. Я понимаю, как ты пришла к этому.

— И всё равно не задержишься?

— Всё равно.

— Силой удержать не могу, — развела Воронина руками. Печально улыбнулась: — Иных отсюда не знаешь, как выпроводить побыстрее, а тебя никакими посулами не приманить! Столыпин, ты напоминаешь мне Дон Кихота.

— Сочту за комплимент.

Они закончили завтрак на мирной, дружеской ноте. И всё же, уходя на чердак, Петя укорял себя за то, что невольно пробудил какие-то чаяния в Вороновой, и желания — в себе. Но жалел ли он о приезде сюда? Нет. Жизнь как будто бы совершила круг и, начав своё детство здесь, в Середниково, Пётр и ставил на нём точку тут — получил первый поцелуй, впервые соприкоснулся с девушкой и переборол юношескую нерешительность. Нахождение в усадьбе подводило черту — больше никакого мальчишества, а только мужество.

После обеда он облачился в свой сюртук и сразу же вложил во внутренний карман обратно письмо Ольги, что носил беспрестанно, как талисман. И не удивительно ли, что стоило расстаться с ним на один вечер, как тотчас последовало то романтическое приключение у пруда с Верой Ивановной? Больше он с ним не расстанется.

В дверь постучали.

— Да-да? Войдите.

Это была хозяйка усадьбы. Впервые с момента знакомства Петя видел её рассеянно-смущённой.

— Собрался?

— Да. Особенно и нечего было собирать.

— Жаль, что больше не нашёл ни страницы о Лермонтове.

— Ничего, всё же не с пустыми руками уезжаю!

— Я скажу, чтобы кучер довёз тебя до станции…

— Не нужно, я пройдусь.

— Но ведь идти не меньше часа!

— Ничего, прогуляюсь. Посмотрю на то, что осталось от леса.

— Он поднимается заново, — оптимистично сказала Вера, — по сравнению с той пустошью, что была сразу после вырубки, нынче совсем красота.

— Природа подаёт пример, что после всего можно ожить, подняться и упорно занимать своё место.

— Я в детстве тоже думала об этом: сколько траву не коси, она растёт и растёт, — Воронина взяла Столыпина за руку и посмотрела ему в лицо, — можно последнюю просьбу?

— Конечно, — не мог иначе ответить он.

— Поцелуй меня ещё раз. Я, может, никогда больше ни с каким мужчиной не свяжу себя, не буду вместе. Но помнить хочется приятное, а не то, что было с Владимиром.

Её глаза светились нежностью. «Не ошибся ли я, приписав ей деловой и независимый характер, — подумал Пётр, — ведь то была малознакомая девушка, не показывающая себя настоящую, а на деле она вот такая — слабая и нуждающаяся в крепкой опоре». Он ошибся в другом: слабой и хрупкой любая девушка становится рядом с настоящим мужчиной, а не с тем, кого просто узнаёт получше.

Столыпину захотелось выступить в роли рыцаря и укрыть от навязчивых кавалеров, домогающихся через руку Веры её богатств. Но, целуя её, Петя отдавал себе в отчёт в том, что вряд ли они когда-либо ещё встретятся, пересекутся. Она — московская предпринимательница, а он — будущий петербургский чиновник. В том, что он будет служить в Петербурге, Столыпин почти не сомневался. Так было нужно ради Оли.

Простившись с Верой, он пошёл к станции Сходня по малолюдной дороге, где встречались редкие прохожие и за весь путь лишь однажды проехал экипаж. Уединённое местечко, в каком он, в душе провинциал, всегда хотел жить с любимой супругой и детьми, большой семьёй. Когда разъехались окончательно родители, Пётр долго не мог понять, как двое допускают такое? Почему не могут договориться, сохранить любовь и уважение, терпение? Взрослея, он учился тому, что жизнь сложнее, чем кажется на первый взгляд. В ней очень мало белого и чёрного, мало однозначно плохого и хорошего. В ней порой и самого себя понять сложно, не то, что близкого, и нет ничего хуже, когда оба тянут в свою сторону, обвиняя друг друга и требуя уступок. Петя определился для себя заранее: неважно, как виделся идеальный семейный быт ему, ведь счастливым он не станет, если будет несчастна Ольга, а потому именно ей решать, как и где они будут жить.

Так, философствуя о том и этом, Столыпин добрёл до станции и стал ждать поезда.

К дяде он вернулся затемно. Тот сидел в глубоком кресле, завёрнутый в бархатный халат, и среди зажжённых ламп читал толстую книгу.

— Приехал? Задержался что-то!

«Он хотя бы заметил, что меня не было два дня?» — пронеслась ироничная мысль у Петра.

— Как поиски сокровищ? Нашёл клад? — хохотнул Дмитрий Аркадьевич, отрываясь от чтения.

— Самую малость, — Петя выложил на письменный стол томик Вальтера Скотта, — тут есть небольшие заметки, выведенные рукой Михаила Юрьевича.