Сорвавшись с места, Оля подбежала к Столыпину и, разрумянившаяся, сама не своя от облегчения, не могла оторвать от него глаз.

— Петя! — он улыбнулся, услышав запросто произнесённым своё имя. — Ты! Ты… — «Жив!» — чуть не произнесла девушка, но сумела остановиться. Слухи были глупостью, всё Дима надумал, довёл её до расстройства чувств! Смотреть на Петю было одно удовольствие. И изменившимся, с усами и бородкой, он был своим, почти родным. Дорогим ей.

— Да, это я, — счастливый от того, что встречен с такой радостью, Столыпин сжал руки в кулаки, чтобы не позволить им потянуться к объятиям. Как же хотелось обнять Ольгу и закружить!

Придя в себя и поняв, что волнения были напрасными, Нейдгард тотчас переменилась в лице и надула губы:

— Почему ты не ответил мне на письмо? Неужели не получил его?

— Получил! Конечно, получил, — в доказательство Петя вынул его из-за пазухи, — вот оно.

Девичий взор наполнился лукавством:

— Ты вёз его с собой?

— Да, — смущённо опустил он глаза к ботинкам, — чтобы не потерять.

— А если бы я написала два письма?

— Захватил бы оба.

— А если десяток? — Ольга засмеялась: — В сюртуке не хватило бы места!

— В нём много карманов, и есть ещё карманы в брюках, — дивясь сам себе, принялся шутить Столыпин, поддерживая эту внезапно лёгкую и весёлую беседу. — Я буду несказанно счастлив, если писем накопится столько, что мне некуда будет их дальше класть.

— Ты не получишь и второго, если не ответил на первое, — демонстрируя обиду, приподняла брови фрейлина.

— Я не ответил, потому что посчитал трусливым для себя перейти на «ты» через расстояние, не видя друг друга. Я решил, что лучше отвечу глаза в глаза, когда приеду. Оля, — закончил он, поставив точку её именем, по которому решился назвать. Которое мечтал произносить, шептать ей на ухо, выдыхать в губы и окликать её так: «Оля, ты идёшь ужинать? Оленька, пойдём погуляем? Оля, я люблю тебя!».

Брови Нейдгард расслабились.

— Хорошо, ты прощён.

«Как мило она обижается, — подумал Столыпин, — как мило, что она вообще это делает, и я имею возможность заслужить её расположение. Не получить в готовом виде, а добиться».

— Но в следующий раз так просто не отделаешься! — будто в угоду его мыслям, продолжила она. — С тебя всё равно письмо.

— Я завалю тебя ими! Хотя… не уверен, что будет много времени…

— Но ведь учёба ещё не началась?

— Нет, но я завтра иду разговаривать с ректором, чтобы получить разрешение писать дипломную работу и закончить весь курс обучения за оставшийся год.

— Куда ты так торопишься?

— Жениться на вас, — не думая, честно сказал Столыпин. Исправился: — Тебе.

Олю не задела его прямолинейность, но раскоординировала:

— Но я… я же не давала ещё согласия!

— Это дело поправимое.

Их голубые глаза встретились. Перед ней был не совсем тот Петя, которого она знала… как будто бы этот был новой версией прежнего. Более непредсказуемой, загадочной, но… деспотичной?

— Я всегда опасалась оказаться замужем за жестоким, непонятливым и властным человеком, а ты уже сейчас пытаешься всё решать в одиночку!

— Оля… давай пройдёмся? — указал он на посыпанную мелким гравием дорожку, и они пошли по ней. Ходьба помогала ему упорядочивать мысли. — Ты всегда сможешь передумать и разорвать помолку, чего мне, конечно, совсем бы не хотелось, но я прошу сейчас твоего согласия по другой причине.

— Какой ещё причине?

— Чтобы мы узнали друг друга лучше, чтобы смогли… найти общий язык, нам нужно проводить время вместе, но, будучи тебе никем, я буду тебя компрометировать, а я ни в коем случае ни хочу поставить ни пятнышка на твою репутацию. В качестве официального жениха я смогу выезжать с тобой в общество, смелее приходить к вам в дом, открыто писать тебе. Но пока этого нет — я не могу выражать всё, что думаю, даже взять тебя за руку не могу, потому что знаю, что так нельзя, — видя, что она внимательно его слушает, Столыпин продолжил, — я много размышлял об этом, когда… когда был у отца, в Орле. Если тебе важно понять меня, и чтобы я понял тебя, нам нужно это дозволение приличий, а по-другому мы его никак не получим. Только помолвкой.

Нейдгард признавала правоту его рассуждений. Когда все будут знать, что это — её будущий муж, никаких пересудов не возникнет, фрейлины перестанут хихикать и отпадут все неугодные ухажёры, тешущие себя призрачной надеждой на что-то. Петя предлагал простое и приемлемое решение и, хотя разрыв помолвки, если она этого пожелает, вызовет скандал и отбросит некоторую тень на взбалмошную невесту, Оля не будет до венчания скована по рукам и ногам.

— Если мы заговорили об этом всём, то, прежде чем согласиться на помолвку или отказаться от неё, мне хотелось бы узнать самое важное, — сказала она.

— Спрашивай всё, что угодно.

— Только отвечай честно!

— Конечно.

— Каким ты видишь брак?

Это был обычный, логичный и уместный вопрос, и Петя, думавший о подобном не раз сам, имел чёткую картинку в голове, но словами передать оказалось не так легко.

— Я… вижу его идеальным, — чтобы не затянуть с паузой, начал он с шутки. Оля улыбнулась, но в глазах стоял упрёк: «Я хочу серьёзности!». Столыпин покашлял в кулак, избавляясь от юмора: — У меня раньше было всё расставлено по полочкам, как и что будет, вплоть до мелочей. Но не так давно я осознал, что… решаю в одиночку, — процитировал он девушку. — А брак — это союз двоих, и создавать его нужно вместе.