— Простите! Простите, Вера Ивановна…

— Петя… — прошептала она, первой осознав, что они перешагнули черту официального обращения.

— Я… я никогда прежде не целовал женщин, извините меня…

— Никогда?! — удивилась Воронина. — Как же так вышло?

— Не знаю. Отец говорит, что я идеалист, брат, что зануда, друзья — что нерешителен…

— Как же вы решились сейчас?

— Я не знаю. Простите…

— Ничего… ничего страшного, — привычка Веры Ивановны жизнеутверждающе подшучивать надо всем выправила ситуацию: — Я ведь тоже прежде не целовалась ни с кем, кроме мужа. И мне это никогда не нравилось.

— А сейчас? — не удержался от вопроса, испугавшись, Петя. — Тоже не понравилось?

— Сейчас? Нет, ничего такого… впрочем, я и понять не успела!

— Не успели?

— Не успела, — повторила Воронина и, договаривая несказанное глазами, посмотрела опять в упор на Столыпина. Умолкнувшие губы дрогнули, и на них стала расползаться шкодливая улыбка. Понявший, что не оскорбил своим поступком, не задел и не огорчил, Пётр тоже преобразился весельем и, расхрабрившись, склонился к девушке вновь, крепче прижав к себе и целуя смелее, дольше, пытаясь понять, как это делается, и как это лучше сделать? Чтобы ей понравилось. Тонкие женские руки, обвившие его шею, ответили, что у него всё получается.

Не сумев разомкнуться ни после третьего поцелуя, ни после четвёртого, они насилу разнялись через какое-то время, которому потеряли счёт. Столыпин почувствовал, что слишком возбуждён, и это надо прекращать.

— Вера, надо идти обратно, в дом, — прошептал он, — если прислуга решит, что мы тут слишком долго, пойдут слухи…

— Слухи всегда есть и будут.

— И всё же надо идти.

— Там ты не сможешь поцеловать меня и обнять, — заметила Вера.

— Я и не должен был, — опустил он взгляд.

Стянув шаль на груди, она силилась понять его. Любой другой мужчина постарался бы не останавливаться на этом, упрашивал о продолжении, искал возможность, а для Столыпина и этого было довольно, или даже много. Что он за человек?

— Что ж, идём, — без энтузиазма произнесла Воронина и пошагала вверх по лестнице.

Вторая ночь в гостях стала ещё более бессонной. Петя ворочался, гнал от себя образ Веры. Она была так недалеко — пройти по галерее и подняться в комнату. И что дальше? Возбуждённое первым опытом воображение рисовало недозволительное. Такое, чего об Оле он никогда не смел помыслить. И в то же время, сейчас он понял, что будь неподалёку Ольга — в качестве его жены, разумеется, он бы помчался туда со всех ног, мучимый неудовлетворённостью.

На утро принесли его вещи, но сюртук ещё был влажным, не успел высохнуть, и к завтраку пришлось идти во вчерашнем — с чужого плеча. Воронина, будто в качестве щита, привела с собой дочь, сама, без няни, и усадила на колени кормить. Кого она пыталась защитить присутствием ребёнка? Себя? Или не защитить, а удержать от необдуманных слов и действий.

— Как спалось? — вопрос не прозвучал холодно. Голос совсем не изменился, но Столыпин не смог понять, можно ли продолжать говорить на «ты» или лучше сделать вид, что ничего не было?

— Благодарю, хорошо, — солгал он.

Дальше разговор не пошёл. Петин язык завязался в узел нерешаемым выбором: «ты» или «вы»? Вера, как назло, щебетала с Зоей, не то принципиально не замечая гостя, не то не зная, как и он, о чём можно заговорить. Даже в самой смелой и независимой женщине, оказывается, пробуждается рано или поздно смущение или растерянность.

Наконец, не в состоянии находиться в подвешенности и стыдящей тишине, Столыпин сказал:

— Я, наверное, поищу ещё до обеда, и потом поеду.

Вера Ивановна подняла на него глаза.

— Тебе не хочется тут оставаться?

«Значит, всё-таки, мы на „ты“ по-прежнему» — отметил Петя. Только к добру это или напротив, не предвещает ничего хорошего?

— Мне нравится здесь, но лучше уехать.

— Почему? — Он молчал, и Воронина, ссадив дочь с колен на соседний стул, положила пальцы на стол, по сторонам от тарелки. Пробарабанила ими. — Задержись ещё хотя бы на пару дней. Ты не посмотрел парк…

— Вера, я… я не хочу никого обманывать, — ему тяжело было говорить это ей в глаза, но так было нужно, и он постарался произнести быстро и отчётливо: — Я люблю одну девушку и собираюсь жениться на ней.

Если это и задело её как-то, ударило по самолюбию, то она не показала вида. Напротив, даже улыбнулась:

— Кто же тебе говорит что-то против этого?

— Моя совесть говорит. Что нельзя любить одну, а целовать другую.

— Редкая у тебя совесть, такую сейчас мало у кого найдёшь.

— Я надеюсь, что ты простишь меня за всё…

— Я не обижалась, чтобы прощать. Что ж — любишь и любишь, это не отменяет моего приглашения. У тебя есть дело — спокойно его заканчивай.

— В том-то и проблема, что спокойно я не могу, — Петя боялся, что взгляд сделался излишне пылким, он не узнал свой чуть севший голос, — ты… очень красивая, Вера, и умная, и интересная, но мне нужно уехать, чтобы не разочаровать тебя. И себя самого не разочаровать.