Я вмешиваюсь в спор.

— Сержант, — говорю я, — если этот молодой человек желает видеть одного из нас, почему бы нет? Это может быть важно.

Лицо молодого человека просияло, и он атаковал сержанта со свежими силами, пока этот достойный офицер, наконец, не сдался, продолжая ворчать.

— Я Отто Федерхут, — объяснил я. — И, боюсь, лишь я могу быть вам полезен. Я не видел сегодня никого из остальных, кроме герра Эванса, и не знаю, куда они могли деться. Но если вы подниметесь в мою комнату, мы сможем обсудить вашу проблему.

На первом этаже под крышей было жарко. (Прошу прощения; читая, я помню, что вы говорите «второй этаж». Если я хочу быть хорошим американцем, то должен привыкнуть к таким вещам.) Я открыл окна, мы сняли пиджаки и устроились поудобнее.

Я хотел бы прибавить сюда романтический штрих и описать вам молодого человека, хотя мне всегда казалось, что описание внешности мало помогает в установлении образа ума и нрава. Ибо разве не было правилом судебной процедуры, что в каждом обжаловании дела должно быть представлено полное описание всех сторон и свидетелей? День Ломброзо прошёл, а день Хутона [88] хотя и настал, но свет его ещё слаб. Более того, молодые люди Америки в своей стройной и мускулистой невзрачности кажутся мне иногда столь же неразличимыми, как многие китайцы. Итак, я не могу сказать ничего, кроме того, что это был молодой американец, отличавшийся от своих многочисленных собратьев лишь тем, что он имел при себе трость, являющую собой ныне в этой стране редкость, и что я счёл его честным и прямым ещё до того, как оказался обязан ему своей жизнью. Кроме того, возможно, мистер Эванс даст вам более полное его описание, когда я закончу.

Джонадаб Эванс резко выпрямился в кресле.

— О чём вы, Федерхут? Я даже не знал, что у вас сегодня был посетитель.

— Увидите, — улыбнулся Федерхут, встряхнув своей гривой.

— Но вы сказали, что тот парень именно что не хотел меня видеть…

— Разве незнакомец сказал бы так? — лениво вставил Ридгли. — Мне навскидку показалось, что один этот факт уже доказывает, что он вас знал. Никакого оскорбления, Эванс — просто логическое умозаключение.

— Вы правы, Herr Ридгли. Но я продолжаю.

Молодой человек с трудом добрался до сути. Он выкурил три сигареты, зажигая их одну от другой, пока мы бессвязно обсуждали дело Уорра, а он пытался успокоиться. Наконец, он начал, и рассказ его был следующим:

Своё имя он хотел пока что скрыть. Он странствовал по Соединённым Штатам, трудясь то репортёром, то продавцом, то поденщиком, и неизменно наслаждаясь собой и своей жизнью. Несколько лет назад он долго жил в Лос-Анджелесе, работая на губернаторскую кампанию 1934 года, о которой он говорил так, словно она была в высшей степени значима, и я должен о ней знать, хотя я понял лишь то, что он работал на Единый фронт. [89] (Этот термин, среди всей неразберихи вашей местной политики, единственный из всех понятен мне, столь усердно и столь бесплодно добивавшемуся его в Вене.)

В период своего пребывания здесь он входил в число присяжных на коронерском дознании по делу юной девушки, умершей при загадочных обстоятельствах. Вердикт гласил: смерть по естественным причинам, но медицинское заключение было неясным; и, по прошествии ряда лет, молодой человек поймал себя на том, что вспоминает это дело и задаётся вопросом, всё ли действительно было именно так. В деле присутствовал отчим-герпетолог — исследователь рептилий, имевший, по-видимому, некий финансовый интерес относительно девушки, хотя точная его природа так и не была раскрыта. Звали отчима доктор Ройял Фарнкрофт, а имя девушки было мисс Эми Грант.

В этот момент я особенно заинтересовался; ведь Эми Грант, если я не ошибаюсь, имя, упомянутое странным голосом по телефону мисс О’Брин. Я знал, что совпадение возможно; но мне также казалось, что в мои руки вот-вот попадёт некий ключ к делу Уорра.

Молодой человек сильно переживал из-за этого дела. Он был наделён чувством гражданского долга, и его ужасало, что, служа штату присяжным, он мог ввести в заблуждение правосудие. Больше всего беспокоило его то, что у Эми Грант была сестра Флоренс; и если доктору Ройялу Фарнкрофту удалось избавиться от одной падчерицы, почему бы не попробовать с другой.

Вернувшись несколько недель назад в Лос-Анджелес, он исполнился решимости узнать об этом деле больше. Он расспрашивал знакомых, и, наконец, ему удалось представиться молодому архитектору, помолвленному с Эми Грант в момент её смерти. У этого человека были свои сомнения, поскольку он знал, что определённые средства мисс Грант перешли бы после её замужества к ней из-под контроля доктора Фарнкрофта, и не доверял тому, как распоряжался этими средствами учёный. Более того, теперь он услышал, что мисс Флоренс Грант также помолвлена; а мой юный друг испытывал живые и как мы слишком рано узнаём) небезосновательные опасения за её безопасность.

Я уже заметил необычайное сходство, на которое один из вас, джентльмены, без сомнения, жаждет обратить моё внимание; но первым заметил его сам этот молодой человек. Он прочитал в какой-то статье слух из киносреды, что Рита Ла Марр сыграет в «Пёстрой ленте», и, будучи (ибо кто из мужчин не таков?) преданным поклонником чар этой женщины, он заинтересовался и прочитал рассказ. Там, к его изумлению, обнаружилась параллель с его проблемой — две сестры, отчим, финансовый интерес, загадочная смерть. Он был поражён. (Добавлю, что он читал «Пёструю ленту» лишь в виде рассказа. Тем, кто знаком и с драматической версией, нет нужды уточнять, что присутствует определённый параллелизм и с его собственной ролью — подозрительным присяжным на дознании. Всю эту проблему соотношения рассказа и драмы часто упускают из виду, в частности, в рассказе стёрта прежняя связь доктора Ватсона с семьёй Стоунеров. Но всё это относится к другой статье, давно уже мной подготавливаемой.)