Его лицо снова стало бесстрастным, и он опять посмотрел на завещание, изложенное в свитке.

– Сколько копий ты сделал?

– Ни одной, в соответствии с указанием вос… – я поперхнулся, оборвав титул, и, к своему удивлению, понял, что это раздражает меня сильнее, чем я ожидал. Если уж какая душа и заслуживала этого титула, так только она. – Госпожи Сильды, – закончил я.

– Хорошо. Продолжай в том же духе. – Он ещё раз посмотрел на меня, и в его взгляде ясно читался расчёт, хотя я подозревал, что это не столь очевидно для глаз, менее привычных к чтению настроения других. А его небрежный тон также указывал на попытку скрыть глубокую заинтересованность в ответе на следующий вопрос: – Кстати, а каково твоё преступление? За которое тебя приговорили к Рудникам?

Я ответил с неизменной искренностью, в который раз не видя причин врать:

– Воровство, нарушение границ и охота на дичь в герцогском лесу, а также связь с разбойником Декином Скарлом.

– С самим Королём Разбойников? – Его губы опять едва заметно изогнулись. – Скажи, он действительно был семи футов ростом и мог одной рукой задушить человека?

– Он был высоким, но не настолько. И я видел, как он душил людей, но только двумя руками, восходящий.

Губы восходящего выпрямились, по его расчётливому челу пробежала тень, и он снова посмотрел на свиток.

– Хранители покажут тебе и твоим друзьям-прихожанам подходящие комнаты, – сказал он, махнув рукой на дверь. – На прошлой неделе мы выгнали несколько негодяев за то, что они устроили притон с выпивкой и игрой в кости, так что должен быть свободный домик. Не забудь вернуться на вечернее прошение. Завтра утром после прошения явишься сюда, выполнять свои обязанности в скриптории. Твои друзья могут найти честную работу в садах или в стойлах, если только не обладают твоими навыками.

Я поклонился ему на прощание – на этот раз намного ниже, чем раньше, демонстрируя глубину своей признательности. Впрочем, восходящий Гилберт не смотрел на меня, поскольку его внимание полностью поглотило завещание – одна рука теребила завязку так, что стало ясно: оно будет порвано, как только за мной закроется дверь.

Как ты уже понял, возлюбленный читатель, с тюрьмами я знаком не понаслышке. В них мне нередко доводилось поразмыслить о том любопытном факте, что уже само состояние заключения, каким бы благоприятным оно ни было, в конечном счёте становится совершенно непереносимым. Потребовалось четыре года тяжёлого и скрытного труда, чтобы сбежать от тягот Рудников, но всего через три месяца за стенами Каллинтора я понял, что мои мысли снова возвращаются к освобождению.

«Но отчего?» – должно быть, думаешь ты. «Разве тебя не кормили? Разве не дали крышу над головой? Разве твои дни не были наполнены плодотворным и важным трудом? Разве ты не научился многому у своих товарищей-писарей в скриптории?». На всё это я твёрдо отвечу да, и всё же, к рассвету празднования мученицы Алианны я уже хотел освободиться из Каллинтора с той же страстью, с которой стремился прогрызть себе выход из Рудников. Причина не была загадочной, и её не трудно выразить, и всё же Тория, на мой взгляд, обозначила её наиболее красноречиво:

– Как же мне охуенно скучно!

Её нож с громким стуком воткнулся в центральную балку нашего жилища. Под треск дерева она его вытащила и пошла обратно к дальней стене комнаты. Вся балка уже покрылась свидетельствами её бесконечных тренировок. Разумеется, в стенах города оружие было запрещено, но Тория раздобыла клинок путём какой-то ловкой кражи во время очередной смены на скотобойне. Маленький треугольный клинок, всегда жутко острый и, как оказалось, идеально отбалансированный для метания. А широкое пространство почти без мебели на нижнем этаже нашего дома давало ей достаточно места для тренировок.

Просторные размеры нашего нового дома входили в число нескольких удобных аспектов этой формы лишения свободы. Дом, который мы делили с Брюером, считался бы роскошным в сравнении с лачугами в деревне моего детства. Каждый из нас жил в своей комнате на верхнем этаже, а Тория вечерами часто приносила домой кусок мяса, которое мы жарили перед большим камином. Брюер нашёл себе местечко в саду, и потому камин нередко был наполнен сладко пахнущими яблоневыми ветками, а вечерние трапезы мы запивали чашечкой-другой сидра. Крепкий алкоголь в Каллинторе был строго запрещён, но сидр и эль разрешали (из-за дизентерии, неизбежно начинавшейся, если пить просто воду), главное, не напиваться слишком явно.

Нож Тории снова вонзился в балку, и я удержался от желания бросить на неё раздражённый взгляд. Хотя я каждый день по меньшей мере десять часов писал, но по возвращении из скриптория всегда находил время расшифровать хотя бы несколько строк настоящего завещания Сильды. По её инструкции я зашифровал текст кодом, на изучение которого у меня ушёл год – это был комплексный шифр с двойной заменой, который требовал не только знания букв, но и чисел. Этот код знали только Сильда и я, и он превращал её текст в факсимиле древнеданерского языка Священных Земель, на котором говорили тысячу лет назад. Поэтому сейчас на нём не мог читать никто, кроме самых образованных учёных, и даже они не смогли бы внятно на нём говорить.