У меня возникло искушение бросить расшифровку текста и свести на нет риск обнаружения его хранителями. Этим набожным хулиганам обычно недоставало мозгов, зато с лихвой хватало мышц, и их любимым развлечением был обыск случайно выбранного дома в надежде найти свидетельства для изгнания. Список запрещённых предметов, за которые несчастного выгонят за ворота, был длинным и зачастую бессмысленным. Прошлым месяцем я видел, как они выгнали пожилую женщину, которая почти десятилетие пряталась от петли после того, как убила своего любившего распускать кулаки муженька. Ей вменили в вину то, что она выткала гобелен, изображавший мученицу Меллайю с наполовину оголённой грудью.

Хранители так ревностно выискивали злодеев, что я даже начал думать – не выплачивают ли им какие-либо премии за каждого несчастного, которого они выкинули за ворота. Но всё же, всякий раз, как мои мысли возвращались к желанию покинуть это место, перспектива навсегда утратить бесценные слова Сильды, если меня поразит какое-нибудь несчастье, казалась непереносимой.

– Только не говори, что тебе не скучно. – Ножик Тории снова воткнулся в балку. – Ты ненавидишь это место. Уж я-то вижу. Ты не настолько хороший актёр, как тебе кажется.

– Хороший, – ответил я, не отрывая глаз от частично расшифрованного завещания. – Просто ты вынюхиваешь ложь лучше многих.

Раздался вздох, затем скрежет табуретки по устеленному соломой полу, и Тория уселась за столом. Когда она заговорила, её голос звучал серьёзно и настойчиво:

– Я устала ходить вокруг да около. Когда мы уезжаем?

– Когда придёт время.

– То есть, когда ты с этим закончишь. – Тория придвинулась поближе и наклонила голову, чтобы рассмотреть слова, выписанные на листе веллума, который я украл из запасов скриптория. – Что в нём такого важного, к слову?

Я не потрудился скрыть расшифрованные слова. Несмотря на множество предложений, Тория никогда не соглашалась, чтобы Сильда обучала её грамоте.

– Формула превращения неблагородных металлов в золото.

– Ой, да иди ты. – Она раздражённо фыркнула, опёрлась локтями на стол и положила подбородок на ладони. – Она уже умерла, а вы с этим медведеподобным болваном такие же её рабы, как и всегда.

– Долг есть долг, за всеми нами. Я думал, уж ты-то такое понимаешь.

– Я понимаю, что сойду с ума, если проторчу здесь ещё хоть одну неделю.

– Если четыре года на Рудниках тебя не убили, то ещё несколько месяцев здесь не убьют и подавно.

– Я не о теле беспокоюсь. – Она заговорила чуть тише. – Я о душе. Это место её марает.

От этих слов моё перо замерло. Она мало говорила о южной ветви Ковенанта, и я мало об этом знал. В моём понимании то, что она собою представляла, лишь несколькими мелкими деталями отличалось от ортодоксальной веры. Однако именно оттого, что она редко говорила о своих верованиях, тяжесть страдания, которую я видел на её хмуром лице, подсказала мне, что Тория держится за них с тем же пылом, с каким Брюер держится за свои.

– Марает каким образом? – спросил я, и она неуютно поёрзала.

– Прошения, – пробормотала она.

– Твой народ прошений не проводит?

– Не такие. Дома мы собираемся, чтобы поклониться мученикам, но высказывать почитание дозволено всем. Наши прошения означают больше, чем просто бубнёж вызубренных писаний священниками. На юге есть всего один ранг духовенства: там все – смиренные просящие, которые выступают в роли звена к благодати Серафилей, а не преграды, не привратников, требующих платы за спасение.

Голос Тории стал необычно громким и пронзительным, и мне пришлось прижать палец к её губам, встревоженно оглядываясь на закрытое ставнями окно. Мало за какое преступление нас вышвырнут вернее, чем за произнесённую ересь. Она отдёрнула лицо от моей руки и сердито зыркнула, плотно скрестив руки. В подобных случаях она настолько напоминала обиженного ребёнка, что я часто раздумывал, правда ли её настоящий возраст такой, как она утверждала.

– Нам потребовался план, чтобы сбежать из Рудников, – сказал я, набравшись терпения. – Чтобы сбежать из Каллинтора, план тоже нужен.

– У меня есть план: выйдем через ворота, вот мы и свободны.

– Нет. Как только выйдем за ворота, какой-нибудь жадный до награды гад наверняка побежит и расскажет лорду Элдурму. И как, по-твоему, далеко мы уйдём?

– До Куравеля отсюда меньше сотни миль. Это пять-шесть дней пути – ну, семь, если постараемся. А если раздобудем лошадей, то и того меньше. А в этом городе легко затеряться.

– А ещё легко никогда не найти из него выход, как я слышал. И с каких это пор ты умеешь ездить на лошади? Я вот точно не умею.