Я вошёл. В комнате была лишь «донна» Марсия, беседовавшая с женщиной, выполнявшей самые тяжёлые обязанности по дому. Марсия комментировала комические сцены какой-то программы телевидения, которое семья недавно установила, в духе новизны и радости.

В доме царил покой, вампиры отсутствовали. Везде были чистота и порядок.

В какой-то момент лицо Мариты вновь предстало в моём мозгу. Я был привязан к бедной малышке. Именно духовную дочь мне важно было заботливо охранять.

Обеспокоенный, я бросился на улицу и увидел её недалеко, в цветастом и симпатичном магазине, где она старалась улыбаться элегантным клиенткам.

Я по-отечески обнял её, молча выражая пожелания покоя и оптимизма. Она инстинктивно отвечала, питая смутные мысли о восстановлении и надежде.

Было очевидно неопровержимое улучшение её состояния.

Усвоенная магнетическая поддержка эффективно работала. Не догадываясь о причине этого, она почувствовала себя успокоенной, более сильной. Она отдохнула, немного восстановилась. Она вновь обрела вкус к работе, живо беседовала с людьми, отбирая хлопчатобумажные ткани.

Моё присутствие разбудило её раздумья. И хоть она и думала о той или иной вещи для клиенток, она принялась думать…

Несколькими минутами позже, словно вспомнив что-то, она направилась к телефону и позвонила «донне» Марсии, спросив, приедет ли она пополудни в Копакабану, и, получив утвердительный ответ, попросила приёмную мать заехать за ней, если возможно, к четырём часам. Они бы вместе перекусили, поскольку она хотела бы с ней поговорить о чём-то.

Я заключил, что мешать ей во время работы, где она вынуждена отвлекать своё внимание и мысли, было бы злоупотреблением, и стал ждать соответствующей возможности, чтобы узнать побольше о деятельности или проблемах, в которых мне было бы возможно оказать ей помощь.

В назначенный час я сопровождал мать и дочь в гостеприимное кафе-мороженое, оценивая серьёзность цели, которой я следовал.

Обе они находились словно в состоянии таинственности, и Марита с трудом открылась матери, скромно и тихо начав разговор.

Пусть «донна» Марсия простит её за досадные недоразумения момента. Но это не её вина. Она понимала глубину печали, которая разрывала её душу, и она бы всё отдала, чтобы не обидеть её, но была бы замучена угрызениями совести, если бы не рассказала, что произошло. Она долго колебалась перед тем, как решиться проинформировать её по этому поводу, в смятении начала она. Но она чувствовала себя её дочерью по расположению души, и должна была всё открыть ей.

И в простодушии неопытной девушки она изложила ту исповедь, что сделал ей Клаудио, описывая всё в его терминах, слово в слово. Она была напугана; она сильно от этого страдала. Никогда она не ждала ничего подобного. Если бы у неё были родители, она бы, не колеблясь, переехала к ним, чтобы избежать скандалов. Но она зависима, одинока. Единственная семья, которая у неё есть, это они, семейство Ногейра, чьё имя она гордо носила с самого детства. Она жила теперь потерянной, боязливой. Ей нужен был совет.

Но её собеседница слушала, улыбаясь, даже не вмешиваясь в её речь, если только один раз, да и то кратко, чтобы оценить вкус крема, которым она лакомилась из чашечки со всей присущей ей утончённостью манер.

Подобная невозмутимость охладила пыл девушки, которая, как могла, вкратце стала излагать те признания и ссылки, которые она хотела выложить перед ней. И к невыразимому изумлению, не только для Мариты, с тревогой ожидавшей её слова, но и для меня, не рассчитывавшем на хитро рассчитанное коварство Клаудио, который предварительно обезопасил себя, «донна» Марсия изобразила на своём безмятежном лице полное недоверие и сообщила, что накануне муж пригласил её для разговора наедине, чтобы проинформировать её о своих опасениях. Он сказал ей, что не имел мужества рассказать ей о том оцепенении, которое преследовало его, поскольку считал разумным сначала поразмыслить над свершившимся фактом, который так удручал его, а уж потом делать какие-либо выводы. Однако, после долгих размышлений, он заключил, что Марита нуждается в помощи психиатра.

«Донна» Марсия избрала тон, в котором перемешивались тревога и настороженность, и продолжала информировать…

Клаудио говорил ей, что почувствовал огромное облегчение, когда увидел её, входившую в комнату в ночь накануне, поскольку несколькими мгновениями ранее, когда он разбудил свою приёмную дочь в состоянии полного сомнамбулизма, она кинулась на него и стала покрывать многочисленными поцелуями, говоря при этом неподобающие слова и фразы. Это привело его к тому, что он повысил голос, который и услышала его супруга, так испугавшаяся этого. Он заявил ей, что достаточно подумал и принял гипотезу о душевном расстройстве дочери. Он попросил у неё помощи в том, чтобы она вызвала какого-нибудь психиатра, который вмешался бы в эту проблему. Сам он займётся расходами и, озабоченный, он сделает ещё больше… Он приложит все усилия, чтобы экскурсия в Аргентину вернула ему силы, которые сегодня явно ослаблены.

Меня охватило изумление, а мадам Ногейра избрала позицию советчицы.

Она порекомендовала малышке постараться забыть обо всём, отвлечься. Она объяснила, что пришла на встречу не для того, чтобы касаться этого дела. Но перед обвинениями дочери она не нашла другого выхода, как открыть ей своё сердце. Супруга и мать, она будет защищать покой для всех. Она не могла решиться, чью сторону принять. Действительно, Клаудио имеет долги перед ней, «донной» Марсией, в виде мужниной неблагодарности. Но что касается дочерей, он всегда вёл себя как примерный отец. И было бы несправедливо инкриминировать ему это. Всё это было лишь плодом её больного воображения, фазой молодой кокетки.