— И?

— Померла она. Не донесли пластуны её до нас живой. А только труп не бросили, наши доктора-анатомы его осмотрели — многократные прижизненные побои и насилие.

— Так чего же этого гада не прижучили?

— А как? На основании слов бредившей крестьянки? Да не самой, а в пересказе? — Сокол хрустнул пальцами. — А потом, спустя неделю, когда уже армия подошла, следователи осмотрели место крушения… что там ещё осталось — оказалось, что и не сбит дирижабль был, а сильно ранее повреждён, и самое ценное с него загодя сняли, а оболочку с девчонками изнутри взорвали… Такая, брат, история. И другие кой-какие косвенные свидетельства были, что замешан Тышздецкий-младший в торговле живым товаром.

— Так за это в Российской империи двадцать лет каторги!

— Может, потому и испугались? Бросились следы заметать? Фронт-то двинулся как раз, наши в наступление пошли. И всем известно, что по всем польским территориям Тышздецкие — первейшие мародёры были. Технику подбитую захватить, ограбить — в первых рядах, на том ещё папаша в магнаты выбился. Дирижабль разбитый для прикрытия подкинуть — дело для них плёвое.

— Так как же?..

— Доказательств прямых нет, говорю тебе. Очень аккуратно всё зачищено. Так что шляхтичи из грязной истории выкрутились. Набрали свидетелей да доказательств, что никакого касательства к тому случаю не имеют. Дирижабль не их. Девиц знать не знают, ни одного подтверждения знакомства нет. И вообще, в тот период они по Франциям колесили.

— Вполне могло так и быть. Если они с деньгами, вовсе необязательно взрыв своими руками учинять. Заплатили каким мерзавцам, те всё и устроили.

— А исполнителей, как положено — ликвидировали. Н-да-а-а… — Ивану явно всё это не нравилось. — Папку с расследованиями мне буквально на прошлой неделе принесли. Чтение… не из приятных, знаешь ли.

— Как же этот Сигизмунд в наш университет поступил?

— А кто запретит? Обвинения не доказаны. Он теперь подданный Российской империи. Да и не знал я, что он у нас же учится. Тогда в столовой фамилию услышал — чуть со стула не упал. А как список на дуэль согласовали — сразу с занятий ушёл, отцу позвонил.

— А он?

— А он мне — сам решай, дескать, не маленький уже… — и паузу держит эдак выжидаючи… А потом и говорит: «А ты знаешь, сын мой, что теперь эти Тышздецкие подгребают под себя всю реализацию трофеев?»

— Как так?

— А так. Нынче уже не мародёркой. Всякими правдами и неправдами пролезли в нужные комитеты, ручки их загребущие по всей России замечены. — Сокол помолчал. — Так что, может, если бы ты его совершенно случайно грохнул на дуэли, то глядишь и…

Я сердито встал и заходил по комнате.

— Ничего себе у тебя запросики! Ты когда меня в наёмные государственные бретёры решил записать, чего мне-то не сказал? Для пущего соответствия?

— Да там как бы меня самого в бретёры не записали.

— Ну так прижали бы их… я не знаю… налогами там, постоянными проверками или чем ещё. Глядишь, и накопали бы чего… Что — в государстве Российском окромя князей-бретёров рычагов воздействия не осталось?

— Не знаю! — отмахнулся Иван. — Да и знать все тамошние, — он опять кивнул вверх, — расклады не хочу. Просто, если Тышдецкий сосватает Юсупову — это, брат…

— Понятно.

Юсуповы чванливые, Тышздецкие обнаглевшие. Да с объединёнными деньгами…

На душе стало скверно.

— А ты тоже хорош!

Сокол вскинулся.

— Это почему это? Чего это я?

— Про Патрика ты мне сказать не забыл, а про поляка? И теперь Коршунов у тебя весь виноват, получается!

Иван почесал бровь.

— Мда, некрасиво вышло, тут ты прав.

— Ну… думать будем, чего уж…

НЕПРИЯТНОСТЬ НОМЕР ТРИ

А третья неприятность случилась, когда я уже на учёбу явился. Не успел поздороваться с одногруппниками да угнездить свою задницу за парту, как Элеонора Юсупова лично снизошла ко мне со своих облачных эмпирей и милостиво протянула ручку для поцелуя. Встал. Ручку поцеловал, чего уж тут — по этикету положено, если под нос суют. К тому ж — княгиня она. А потом поинтересовался:

— Чем же я, ваше сиятельство, снискал к своей особе внезапное внимание? Не далее как вчера холуём навеличивали — и вдруг такие милости?

— Ну как же, — осклабилась во весь рот Юсупова, — вы же за меня изволили на дуэли биться! Теперь я разрешаю вам объявить меня своей дамой сердца!

Охренеть, заявочки!

— Первое и главное, прошу заметить: я не за вас бился, а за свою попранную из-за вас честь! Это раз! Второе и не менее важное: людей, что как раз бились за вас, вы позорно бросили и убежали. Так что мне милостей от вас никоим образом не нужно. И в-третьих. Вы слабы глазами?

У Юсуповой по мере моей отповеди вытягивалось лицо, и в конце она смогла только пролепетать: