— Э! Э! Э! Тихо-тихо! Никаких фейерверков!

— Ч-ш-ш-ш… — согласился Дашков. — Понял.

— Так что Есения? — снова спросил Петя.

— М-м-м… Есения!.. Однажды играюсь себе с огнём — и вдруг! Слышу — в ладоши хлопает! Поворачиваюсь — она. Коса простая, золотая, пушистая… платье такое… — Он изобразил руками нечто эфемерное. — А глаза зелёные, как у лесной нимфы… Как ей всякие огненные фигуры нравились! Ну и как-то… — Михаил покаянно вздохнул. — Я же не знал, что она — самого профессора Боброва дочка… Она просто сказала, что её Еся зовут.

— Так вы что?.. — вопрос Ивана повис в воздухе.

— М-гм… — снова кивнул Михаил. — Какое лето было… Сумасшедшее! А потом… однажды она не пришла. Август заканчивался. А вскоре и я уехал. И… Господа, я ума не приложу — как теперь себя вести?!

Я мучительно вспоминал: за чем же я хотел в кабинет-то зайти?

— Так! — я решительно дёрнул второй ящик стола. Забрякали снадобья в кассетах-коробочках. Выставил бутыльки с протрезвином на стол. — Господа, нам нужна трезвость мысли.

Мы разлили на донышки стопок по полфлакончика. Выпили. Посидели.

— Маловато будет, — критически сказал Витгенштейн, — ма-ло-ва-то…

Приняли ещё.

— Ну вот! — Великий князь повёл плечами, взбадриваясь. — Значит, нужен практический совет? Что ж… Выходит, вы с ней расстались внезапно и умудрились в университете не столкнуться друг с другом с тех пор, как ты, Миша поступил на экстерн? — Дашков всё ещё не вполне трезво кивнул. — М-гм. И всё равно! Я считаю, что сегодня тебе удалось произвести на неё более чем благоприятное впечатление. А теперь его следует закрепить. Пока эффект не развеялся.

И как пошёл чесать! Вот где ловелас записной. Как подойти, чего сказать, как смотреть, как дышать… Я слегка утрирую, но разве что слегка. Как чего дарить, какие цветочки преподносить, куда водить можно, а куда — Боже упаси!

— И серенады не пой! — вставил свои пять копеек Витгенштейн, многозначительно воздев к потолку палец. — Нынче это уж не модно. А вот на танцы сходить — это вполне.

— Не скупись на комплименты! — категорично заявил Серго. — Девушки — э! — ушами любят!

— Но помни, что ей нужно время, — добавил Хаген. — Не стоит слишком форсировать события. И будь деликатен.

Дашков почти в отчаянии посмотрел на меня. Я ж сижу молчу. Где советы?

— Если бы я всё это исполнял, — честно ответил я, — то, наверное, до сих пор бы не женился. Но так-то всё правильно, не поспоришь.

Бедный Миша в отчаянии запустил руки в шевелюру.

— Только волосы не рви, — попросил я, — наши дамы не любят беспорядка.

Это замечание заставило Дашкова снова захохотать. Вот характер подвижный!

— Спасибо за заботу и помощь, господа! — объявил он всем, раскланиваясь. — Постараюсь учесть все ваши ценнейшие замечания. И, пожалуй, начну с попытки сопроводить даму до общежития. — Он смахнул с рукава воображаемую пылинку, проверил верхнюю пуговицу рубашки. — Пожелайте мне удачи!

Наверное, мы выглядели смешно, когда вышли в гостиную, изо всех сил делая вид, что нам вовсе не интересно, как Миша подходит к Бобровой и что-то ей негромко говорит.

Есения, конечно, заметила наши неуклюжие эволюции. Но не рассердилась. Напротив — ушли они вдвоём. А потом и остальные начали потихоньку прощаться. Завтра — будний день, выспаться хотелось всем.

НОВЫЙ ДЕНЬ, А ТАРАКАНЫ ТЕ ЖЕ

Наступившие сутки ознаменовались аж тремя неприятностями:

Первое и самое главное. До Серафимы ночью внезапно дошло, что меня могли-таки убить или покалечить на этой, будь она неладна, дуэли. И ночью я раз пять просыпался от того, что она вцепилась в меня, обняла всеми ручками-ножками и тихонько плачет. А я вам скажу, ножка женская, что на тебя закинута, через пару часиков аккурат отсушивает уже твою ногу. И мураши потом бегают размером с ноготь. И естественно, сна в такой диспозиции быть не может.

Но с этим-то можно смириться. Поревёт и успокоится. Тем более, что я же жив-здоров!

А вот что было делать с непонятными претензиями Сокола, который заявился на утренний кофе и вместо «Здраствуй» начал с наездов?

— Патрика не грохнул — спасибо! А почему поляка не упокоил? Я же видел — была возможность?

— Иван, я же тебе русским языком сказал — жене обещал никого не убивать!

— Вот же! Я думал, ты так шутишь, красуешься… Жаль…

— Ни разу в подобном замечен не был! А чего жаль-то? Ну не прибил — и ладно. И вообще! Ты что — хочешь, чтоб меня за дуэль со смертоубийством из университета выперли?

— Н-да, чего-то я не подумал…

— Вот и я о том же. Ты чего такой взвинченный, чего вам этот поляк поперёк глотки-то встал? — я пил кофе и разглядывал нервного Сокола. Он сидел, крутил опустевшую кружку и о чём-то неприятном думал. Потом как будто решился.

— Дело такое… мутное. Во время Третьей Польской пластуны, что в дальний рейд в тылы врага зашли, обнаружили сбитый малый дирижабль. Уже когда возвращались. Естественно, по вашей казацкой хозяйственной привычке, обстоятельно осмотрели обломки на предмет чего полезного… А там… короче, я только докладные записки читал, так что… Полтрюма женских трупов. Обгорелые, понятно, порванные падением и взрывом. Казачки откопали в этой мешанине одну выжившую. Сильно раненая девушка была. Всё в бреду родителей звала, просила спасти её от «упыря Тышздецкого».