— Как тех девчонок, что на дирижабле подорвал? Их ты тоже разделывал?

Тышздецкий рванул вперёд.

Удар! Я принял в блок. А он хорош, быстр. Очень быстр!

Отскочил, зашипел:

— Я и тебя так же разделаю. А потом твою жёнушку и всех твоих родственников женского пола!..

Я невольно рассмеялся, представив, как он пытается «разделать» белого медведя. А ведь почти все мои — мишки. Правда, Серафима…

— Что лыбишься, пся крев?

— Да так, думаю ждут тебя, это если ты выживешь, удивительные неприятные открытия…

Удар, блок, удар, удар, ушёл… Ой, хорош! Ай, молодца!

— Знаешь, почему ты не уйдёшь с этого круга?

— Почему? — поляк усмехнулся.

— Тут ведь как. Ты меня убьёшь, допустим. А потом Зверь выйдет на свободу. Ты его уже видел. И как ты думаешь, сколько секунд ты проживёшь? Ставлю на две… Не-е-е, передумал — полторы…

Удар, удар, блок. Клинки глухо лязгнули, и мы в очередной раз разошлись, медленно идя по кругу. У меня царапина на запястье, у него — бедро. Один-один, да?

— Ты лжёшь! С твоей смертью и твой зверь умрёт. Я знаю!

— Ага, умрёт, ты прав, но не сразу!

Правда?

Не-е, я ему вру, зато смотри, как глаза забегали, боится тебя, уродец!

Я самый! Мы самые!

Ага!

В этот момент поляк бросился в атаку. Клинки пару раз соприкоснулись, когда он совершенно змеиным движением прогнулся и насадил меня на колющий в живот.

Больно! С-с-а-а-а! Я упал на колено и увидел, как поляк, развернувшись ко мне спиной, бежит. Что??? Бежит! А-а-а-а-аргх!

Последнее сознательное движение сопровождалось гневным рёвом. Я просто метнул в спину Тышздецкому саблю. И попал. Наградная золотая сабля златоустовских мастеров пробила польского графеныша насквозь. И он упал — головой и половиной торса за оранжевым краем круга.

Больно. Глаза медленно затягивало красной пеленой, но нужно встать! Встать! Я подошёл к лежавшему ничком Сигизмунду и вырвал саблю из спины.

— Дуэль окончена. Вы довольны, граф?

И, кажется, снова упал на колено.

Воздух вокруг меня светился красным. И командующий голос Есении я слышал, как будто из-под воды:

— Аккуратно! Вот так зафиксировали, держим пять секунд, замерли! Раз-два… — она считала, а я пялился в тёмное осеннее небо, которое сквозь кровавый туман казалось не синим, а глубоко фиолетовым, и тупо думал, что в этот раз ничего Симе не сказал. Будет мне дома выволочка и слёзы в три ручья. А ей нервничать не надо бы…

— … пять! Посадили! Зафиксировали вот так! Пять секунд, замерли! Раз!..

Вроде, багровая пелена спадает. Теперь передо мной было не небо, а деревья, продолжавшие толпиться студенты, подёрнутый красным снег…

Кто-то недалеко сказал:

— Мёртв. Похоже, сердце пробил. Тут без шансов.

— Господа, прошу освидетельствовать смерть…

Я увидел, как Тышздецкий-старший сжал кулаки и отвернулся от дуэльного круга… натолкнувшись на равнодушный и надменный взгляд Юсуповой. Поляк сделал несколько шагов, остановившись вплотную у её столика:

— Вы, сударыня, мерзавка! — он выхватил бокал из её рук и плеснул ей в лицо. — Если б не вы, мой сын был бы жив!

Всё равно я бы его достал!

Но он мог бы выжить. Гипотетически.

Тут меня снова положили, и продолжения я не видел. Зато слышал крики. Много всяких криков, среди которых визжащей свиньёй выделялась Юсупова.

Какая же она дура, ядрёна колупайка. Феерическая.

ПОСЛЕ БАЛА. ТЬФУ! ПОСЛЕ БОЯ!

Домой я пришёл своими ногами. Точнее, на «Клопике» — но сам же за рычаги сел!

Слабость была страшная и тошнота подкатывала, но Есения уверяла, что в течение часа-двух это пройдёт. А может даже и быстрее, учитывая звериную регенерацию. Так что меня отпустили, несмотря на то, что откуда ни возьмись явились господа из жандармского управления и начали опрашивать свидетелей. Подписанной перед дуэлью бумаги от меня им оказалось достаточно, но с секундантом, Голубевым и некоторыми свидетелями они возжаждали переговорить.

Приехали мы с Хагеном, шагоходы около дома под соснами пристроили, кабинки тщательно проверили, чехлами накинули…

— Пойдём, Илья Алексеевич, — первым сдался Хаген. — Ночь уже, посёлок спит. Невозможно бесконечно оттягивать конец.

Я фыркнул.

— Ты сам-то понял, что сказал?

Но в том, что посёлок спит, он прав. Тишина такая… аж звенящая.

Супружницы ждали нас, сидя в гостиной на диванчике. Обе с каким-то рукоделием. Что уж на нервах навязали там — не пришлось бы назавтра всё распускать. Встретили нас строгими взглядами и поджатыми губками. И молчат, главное, обе.