Верховный, судя по всему, испытывал нечто похожее. Потому, наверно, и замер, как прикованный, рядом с оградой, вглядываясь вдаль. Илья знал, куда он смотрит — на огромный, качающийся на волнах буй непонятной и громоздкой конструкции.

Этот буй (или плавучий модуль, так, кажется, называл его тот трясущийся от страха инженеришка — Илья вспомнил вытянутое перекошенное лицо и зло ухмыльнулся) был соединён с платформой двумя мостками, и сейчас на одном из мостков, почти посередине, ухватившись рукой за перила и согнувшись в три погибели, стоял Золотарёв.

Золотарёв кашлял. Илье не нужно было слышать, чтобы понять это — они были напарниками, и за то время, что они служили с Золотарёвым вместе, Илья насмотрелся на всё это вдоволь.

Кашель у того приключался вдруг, ни с того, ни с сего, как считал Илья. Сначала Золотарёв начинал подкашливать, тёр нос и покрасневшие глаза, дышал со свистом, а потом его скрючивало — он кашлял словно лаял, хватал посиневшими губами воздух, и в груди что-то мокро хрипело.

— Астматик я, братишка, — однажды признался Золотарёв. — Но это ничего, это нормально… главное прокашляться, а там уж…

Илья Золотарёва не любил, презирал со всей силой здоровой и эгоистичной молодости, правда, насчёт приступов кашля своего напарника Илья особо не распространялся — у начальства, уж наверно, свои доводы были, раз они взяли этого доходягу в армию.

И вот теперь этот самый доходяга застрял между станцией и буем, на котором крутилась или уже не крутилась какая-то непонятная Илье турбина.

А океан словно сошёл с ума.

Он бросал и бросал свои волны на мостки, соединяющие станцию с плавучей конструкцией, которая качалась на волнах подобно гигантскому поплавку. Мостки ходили ходуном, при каждой новой штормовой атаке они вздымались, страшно горбились и, казалось, ещё один удар, и их переломит как сухое дерево.

Золотарёва отправил к турбине Верховный (сам-то Сергей Анатольевич струсил, не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы это понять), и на самом опасном участке — на открытых, ничем не защищённых, шатких мостках — Золотарёва, как назло, одолел кашель и пришедший вслед за кашлем страх. Илья видел, что Золотарёв отпустил трос, который был протянут прямо над перилами, а этого делать категорически не следовало. Мостки могут и не выдержать, вон их как корёжит, сложатся на раз, два, три, и унесёт вместе с этими обломками в океан, а вот стальной трос — надёжная страховка, он как поводок держит плавучий модуль с турбиной.

Всё это Илья определил быстро, и про трос, и про то, что Золотарёв — не жилец, не выдержат мостки, как пить дать, не выдержат, и в душе зашевелилась совершенно некстати проснувшаяся жалость.

— Господин Верховный правитель…

На этот раз Ставицкий его услышал, обернулся, удивлённо посмотрел.

— Господин Верховный правитель, у Золотарёва астма, он там… не дойти ему.

Верховный его не понимал. Илья видел пустой, отсутствующий взгляд. Глаза, увеличенные толстыми линзами, смотрели не на Илью, а куда-то сквозь.

— Помочь бы ему надо.

Эти слова Илья произнёс неуверенно. Потоптался на месте, пытаясь уловить хоть какое-то движение в остекленевшем взгляде Верховного. Справа, со стороны океана что-то ухнуло, послышался треск, и Илья испуганно обернулся. Очередная волна накрыла Золотарёва. Плиты мостика, на котором он стоял, согнулись, частично ушли под воду, ограждение перекосилось и в одном месте отошло от плиты. Каюк Золотарёву, успел подумать Илья. Но волна схлынула, унося с собой пену и мелкий мусор, а Золотарёв всё ещё был на месте, уцепился за поломанные перила, которые с диким шумом хлопали на ветру оторванной стороной.

— Я…

— Стоять! — Верховный ожил. Лицо, которое ещё секунду назад было окаменевшим и ко всему безучастным, пришло в движение. Он как будто всё это время был на паузе, а теперь нажали кнопку, и он засуетился, завертел головой, задёргал тонкими бескровными губами. — Стоять! Не двигаться!

Илье даже показалось, что маленькая белая ручка Сергей Анатольевича легла на карман пиджака, но, может, он только поправил разлетающиеся в разные стороны полы дождевика. А океан уже катил новую волну.

— Э, да вы как хотите, а я пойду. Товарища не бросают вот так, — и Илья, перекинув за спину автомат, поспешил к лестнице.

Странно, он никогда не считал Золотарёва товарищем, даже имени его не помнил — между собой все они звали его только по фамилии, — а вот надо же, пошёл. Пошёл, наплевав на приказ вышестоящего, не слушая визгливые крики, не обращая внимания на поднимающиеся волны, готовые прихлопнуть Золотарёва, а теперь и его, как муху.

Перекладины приставной лестницы были мокрыми и холодными. Руки стыли, болели пальцы, ремень от автомата, который Илья перекинул впопыхах, врезался в шею, но Илья почти не обращал на это внимания. Он боялся не того, что соскользнёт, и не того, что мостки, уже покалеченные штормом, не выдержат его массы — он боялся, что не успеет. И уже продвигаясь вперёд по мосткам, держась обеими руками за страховочный трос и не сводя глаз с обессиленного Золотарёва, заорал во всё горло, перекрывая шум океана и не удивляясь внезапно возникшему в памяти Золотарёвскому имени: