Непонятно, откуда у Маруси возникли такие ассоциации, но ей вообще последний час в голову лезло странное. Какие-то сцены из детства, мама, сердито выговаривающая по поводу Марусиной очередной проделки, мысли о том, что она утром не позавтракала, а время уже третий час и, судя по всему, пообедать ей сегодня тоже не удастся. Всё это было никак не связано с тем, что происходило в данную минуту в Башне, с боями на Южной, с маленькой резервной щитовой, где незнакомая ей девочка чётко выполняла все инструкции, повторяя «Да, папа. Я поняла, папа», — словом, со всем тем, из-за чего в кабинете Павла сейчас висела липкая и тревожная тишина, — но почему-то дурацкая мысль о несъеденном завтраке была важней.

Дверь тихонько приоткрылась, на пороге показался Селиванов. Прошёл в кабинет бочком, бросив косой взгляд на Павла, положил перед Марусей очередные отчёты.

— Идём по графику, — сказал негромко.

Маруся в ответ только кивнула и, не дожидаясь, когда Селиванов выйдет, привычно заскользила глазами по столбикам цифр. Шестая нитка, давление во втором контуре, тут что? а нет, всё нормально… Голову заполнили рабочие моменты, вытеснив ничего не значащую ерунду. Она снова была там, где и должна была быть — рядом с реактором…

Вчера днём Павел вызвал её к себе и без обиняков сообщил, что руководить пробным запуском будет она.

— Почему я? А кто на пульте?

— Гордеев на пульте.

Маруся полагала, что во время пробного запуска её место, как инженера по реактору, будет в БЩУ, но Павел распорядился иначе. Смотрел на неё немного зло и раздражённо — он ещё не отошел от того, что случилось в паровой, — пару раз назвал Марией Григорьевной, демонстративно подчёркивая, что его приказы не обсуждаются.

Она почти не спала ночь. Несколько раз вскакивала, включала ноутбук, просматривала документы, а с утра, словно утопающий за соломинку, схватилась за учебник по термодинамике. У неё было ощущение, что она должна сдать самый важный в своей жизни экзамен, причём права на ошибку на этом экзамене у неё нет. Она перелистывала страницы учебника, красными от бессонной ночи глазами вглядывалась в ряды знакомых формул, и когда информация уже перестала помещаться в мозгу, она, бросив учебник на кровать, отправилась в коридор к кулеру и там столкнулась с Борисом.

С этого момента в Марусиной голове реактор и Борис сплелись в единое целое. Всё было важным для неё и, как бы это странно не звучало, не могло существовать друг без друга. Даже насмешливые и злые слова, которые она бросила в лицо Борису утром, не могли ничего изменить — это были только слова, а настоящее жило в самой Марусе, переполняло её, разливалось ликованием в каждой клеточке. Она никогда не могла бы сформулировать внятно, что она чувствует и чего ждёт, но это радостное ощущение, что вот-вот что-то случится и обязательно хорошее — потому что ещё могло произойти в такой день — не оставляло её.

А потом вдруг всё завертелось и пошло совсем не так, как она себе придумала.

Внезапно начавшийся контрпереворот, краешек разговора Бориса и Павла здесь, в этом кабинете, и слова её брата о доверии, которые на этот раз почему-то совсем не удивили Марусю, ведь и она — она сама, — хоть и не осознавала этого, но уже верила ему…

Павел нашел её в реакторном (они с Мишей Бондаренко, склонившись над ноутбуком, отслеживали первые показатели) и коротко бросил:

— Маруся, пойдём со мной.

Бондаренко понял Павла сразу, перехватил его взгляд, поудобней пристроил костыли под мышкой, а она почему-то решила, что Павел зовет её к себе минут на пятнадцать-двадцать. Послушно последовала за ним, глядя в широкую каменную спину.

— Ты извини, я знаю, как для тебя важно быть сейчас там, у реактора, — Павел заговорил, только когда за ними закрылась дверь кабинета. На неё он не смотрел, словно боялся столкнуться с ней глазами. — Но ты мне нужна здесь. Понимаешь?

Он говорил что-то ещё, а она только утвердительно кивала, соглашалась с ним, хотя это его решение казалось ей странным, ничем не обоснованным и даже временным. Она всё ждала, что он отпустит её, ведь здесь был и Марат Каримович, а она… зачем тогда она, но когда тяжело молчавший телефон вдруг ожил, затрезвонил, сгоняя бледность с лица Павла, и в динамике раздался насмешливый голос Бориса, Маруся поняла, что сама никуда отсюда не уйдёт.

— Папа, Саша вернулся!

Тишина взорвалась быстрым девчоночьим голосом. Маруся оторвала голову от документов, машинально повернулась.

— Саша! Ну что? Он вышел? Васильев вышел из щитовой? — Павел навис над столом, уставившись на телефон.

— Павел Григорьевич, — динамики затрещали, перекрывая слова.

— Что? Ну?

— Он не вышел. Васильев не вышел. Если он был в главной щитовой, то остался там, внутри. Но зато вышел Ставицкий.

— Что за ерунда? — Руфимов, до этого сидевший рядом с Марусей и просматривающий вместе с ней распечатки, которые принёс Селиванов, поднялся с места и, болезненно морщась, доковылял до стола Павла. — И куда он пошёл?

— Один? — это уже спросил Павел.

— На платформе очень сильный ветер, — мальчишка чуть запнулся, виновато вздохнул. — Мне было не разобрать всё, что он говорил. Но судя по тому, что я услышал, Ставицкий собрался сам пойти к турбине. Он приказал охранникам идти вместе с ним на второй ярус. Турбина ведь там?

— Там, — упавшим голосом отозвался Павел и тут же вскинулся. — Охранникам?

— Да. С ним пошли двое. А двое других остались у главной щитовой.

— Чёрт! — Павел стукнул кулаком по столу. И тут же в ответ раздался знакомый, подёрнутый иронией голос.