— Андрюха! Держись, Андрюха! Я уже иду! Я иду, Андрюха!..

***

Ну вот и всё, остался последний шажок. Борис остановился перед выходом, неуверенно тронул ладонью дверную ручку. Сейчас он откроет дверь, выйдет наружу и… Борис поудобней перехватил пистолет, чуть надавил пальцем на спусковой крючок, почувствовал упругое сопротивление. Понял — он сможет и решительно толкнул дверь.

Борис узнал Ставицкого сразу, хотя спроси его, когда он видел Серёжу в последний раз, и Борис бы не ответил. Он просто этого не помнил. Наверно, со школы, хотя скорее всего это было не так. Наверняка сталкивались где-нибудь в коридорах Башни, возможно, на каких-то заседаниях, в ресторане, в парке — да мало ли мест для встреч в их тесном мире, — но вряд ли Борис обращал внимание на робкого и незаметного Серёжу Ставицкого. Не по чину. И вот поди ж ты, взлетел Серёжа, поднялся высоко, даже Павла переиграл. Почти.

Серёжа стоял один. Удивление галопом пронеслось в голове Бориса, но тут же пропало. Медлить было нельзя. Борис вскинул руку, навёл пистолет на Ставицкого (тот был повёрнут к нему боком и не мог его видеть), прицелился, но тут же опустил руку. Слишком большое расстояние. Он промахнётся.

На миг мелькнула досада. Хотел же спуститься по той лестнице, что в правой опоре, сейчас бы очутился прямо позади Серёжи — лучшей мишени трудно придумать. А теперь придётся подбираться ближе.

Держа пистолет наготове, Борис двинулся вперёд, моля про себя, чтобы Ставицкий не обернулся. Его шагов за шумом ветра и рёвом океана Серёжа услышать не мог, и если удастся сократить между ними расстояние, то всё должно получиться.

Взгляд Бориса был прикован к маленькой фигурке, укутанной в прозрачный дождевик, ветер трепал длинные полы плаща, раздувал слетевший с головы Ставицкого капюшон, ерошил поредевшие Серёжины волосы. Борис опять вспомнил про охранников. Эти двое могли быть где угодно: на плавучей платформе, внутри опоры, за дверью, ведущей на лестницу. Борис только сейчас заметил, что одна створка двери открыта настежь, что если охрана там? Он невольно прибавил шаг, почти перешёл на бег.

Быстрей, торопил он себя, не замечая ни шальных волн, ударяющих о край платформы, ни холодных колючих брызг, которыми было усеяно его лицо. Он забыл о своей больной ноге, хотя каждый раз, когда он наступал на неё, тело пронзала острая боль. Но это была уже привычная боль, вросшая в него, ставшая его частью — она придавала злости и, как бы это странно не звучало, сил.

Борис шёл.

Он не смотрел по сторонам — только маленькая нелепая фигурка в дождевике стояла перед глазами. Она вела его, притягивала, была ориентиром и — Борис наконец решился, вскинул пистолет, чуть прищурился — его целью.

Выстрелить он не успел. Ему нужно было бы остановиться, но он поспешил. Всё хотел подойти ближе, чтоб уж точно не промахнуться, и этот последний торопливый шаг стал лишним. Раненая нога поскользнулась на мокрых плитах, Борис не удержался, рухнул на бетон, проехался голой раной, выступающей из прорехи брюк, по шершавой, как наждачная бумага, поверхности. Резкая боль скрутила, накинула чёрно-красную пелену на глаза, он охнул и выронил из рук пистолет. И почти сразу — Борис не успел ничего сообразить — набежала волна и, с лёгкостью подхватив пистолет, унесла его за собой.

И в этот момент Ставицкий обернулся…

***

Упавший человек не сразу привлёк его внимание. Он даже не понял сначала, что это человек — прожекторы на головой, разрезая наползающую темноту, играли светом и тенью, как цирковые жонглёры, выхватывали из дальних уголков затейливые очертания, создавали что-то фантастическое и даже фантасмагорическое, отчего у Сергея кружилась голова и двоилось в глазах.

Он не мог сказать наверняка, где кончается настоящее и начинается вымышленное, потому что и сам уже этого не знал. В ушах звенело, перед глазами возникали, покачиваясь и расползаясь, призраки. Бабушка Кира, отец, дед — не Арсений, а другой… Кирилл, тот, которого Серёжа никогда не видел, молодая жена Кирилла, похожая на срезанную белую лилию… они ведь все мертвы. Или нет?

Или нет?

За спиной, на шатающихся во все стороны мостках, что тянулись к плавучему модулю, возились два охранника. Сергей уже давно потерял к ним интерес. Одного он отправил туда сам, а другой потащился вслед за первым. Зачем он так сделал, Сергей не понимал, хотя эта мысль всё ещё металась где-то на задворках сознания, прорываясь время от времени настойчивым больным вопросом. Но Сергей гнал её прочь, как и многие другие, рваные, не имеющие ни начала, ни конца, являющиеся вдруг и тут же бесследно исчезающие.

Он забыл, почему он здесь.

Он не знал, куда идти.

А вокруг кружились и кружились призраки.

— …Серёжа, ничего уже не исправить…

— …этот мир болен…

— …заражённый скот пускают под нож…

— …Серёжа, мальчик мой, это не страшно…

— …мир умрёт вместе с тобой, они все умрут…

— …ты с нами, Серёжа… ты — один из нас…

Они все кружились вокруг него. Мягко касались бледными, прозрачными ладонями — лба, щёк, губ. Сергей чувствовал их ледяное дыхание. И ему было страшно. Рука сама собой нащупала в кармане пистолет, пальцы заскользили по рукоятке, слепо прочитали резную монограмму: буквы К и А, сплетённые единым узором,… К и А… К и А…

Нет!

Он резко тряхнул головой.

Он один. Он остался совсем один. Его обманули. Они его обманули.

И опять из тумана возникло лицо Киры Алексеевны — Снежной Королевы — ласково-презрительно скривились в усмешке красивые губы. Вихрем пронеслась вальсирующая пара, он в чёрном фраке, она в белом подвенечном платье — Кирилл и Лилия. Маленький мальчик с сонными голубыми глазами важно прошествовал мимо, пухлое детское лицо, румяные щёчки. Мальчик улыбнулся, превращаясь в Серёжиного отца — рот изогнулся в вялой капризной гримасе… Лица, руки, тени, что-то шепчущие губы, газовый шарфик, атласная бальная туфелька на маленькой женской ножке, гордый разворот головы…, и на всем — гигантская фигура прадеда, медленно поднимающаяся из моря…