— Слушаюсь, товарищ генерал!

— Выполняйте. Ну и…, — генерал чуть запнулся, но Сева шестым чувством, отточенным за годы работы, знал — старик на том конце провода улыбается. — Ну и по твоему ведомству, полковник, найдётся, что предъявить. Так что — действуй!

Сева положил трубку и бросил взгляд на заветные папки. По его ведомству… по его ведомству найдётся всё, что надо — ни одно зло не останется безнаказанным.

***

— Ты соображай, что несёшь! — прохрипел Рябинин, и его рука потянулась к лежащей на столе фляге.

— А чего тут соображать, я, чай, не зелёный курсант, кое какой опыт имею, — Островский саркастически усмехнулся. — Сначала Ледовской скоропостижно скончался, ни с того ни с сего. К тому же, в твоём, Юра, присутствии. Потом тебя резко в Совет пропихивают.

— А ты, Сева, сам в Совет метил? На генеральскую должность? — прошипел Рябинин.

Островский скривился. Разумеется, он метил, и кому как не Юре Рябинину было это знать. Генерал Ледовской не молодел, и слухи о возможном преемнике у них в военном секторе ходили. Кто-то делал ставку на самого Островского, кто-то на Володьку Долинина — тот руководил охраной спецобъектов: производственных цехов, больниц, электростанции. В общем-то это был справедливый выбор: оба кандидата, и Островский, и Долинин, вполне подходили на генеральскую должность, оба отдавали себе в этом отчёт, и каждый из них, несмотря на то, что они не то что друзьями, но даже приятелями никогда не были, закономерно бы подчинился тому, кто получил бы заветные лычки на погонах.

— Метил, — Островский сощурился. — Метил, потому что я этого достоин. Или я, или Володька Долинин…

— Долинин? Твой Долинин — преступник. Снюхался с Савельевым.

— Да ты что? — Сева опять не удержался от саркастической подколки. Он смотрел на Юрино побагровевшее лицо и чувствовал, что Рябинин что-то скрывает, что Юрино назначение в Совет — вовсе не счастливое стечение обстоятельств. И, скорее всего, во всей этой катавасии со сменой правительства, с покушением на Савельева и последующим объявлением того преступником, Юрка Рябинин замешан по самые гланды. — Долинин снюхался с Савельевым? А ничего что до последнего времени Савельев у нас был главой Совета? И если кто с кем и снюхался, то это ты, Юра. Если я не ошибаюсь, новый Верховный — какой-то дальний родственничек твоей жены. И если хочешь знать моё мнение, то Савельев…

— Савельев — преступник! — рука Юры всё-таки нащупала флягу, и он, уже не стесняясь, отвинтил крышку, поднёс флягу к губам и сделал несколько нервных глотков.

— И в чём же его преступление? В том, что выжил в покушении? Которое, кстати, ни фига не бандитская разборка, там все следы наверх ведут. У меня в отделе это дело ещё не закрыто, — сказав это, Островский слегка поперхнулся. В его отделе… нет у него теперь его отдела.

— Савельев скрыл источник энергии, — Рябинин его замешательства не заметил. — Вместе с Долининым скрыл. Думаешь, остался бы Савельев у власти, он тебя бы генералом сделал? Хрена с два, Сева! Он бы Долинина, подельника своего, туда протащил, тот в курсе про АЭС был, сам мне говорил, протоколом каким-то перед носом махал.

— Это ещё разобраться надо, что там за протокол, и что там за АЭС. И я тебе честно скажу, Юра, Савельев мне нравится. А вот новые порядки, вся эта муть с аристократическими фамилиями и каким-то делением на классы — вот это мне не сильно по душе.

— Савельев тебе нравится? — прошипел Юра. — И то, что он от народа утаил источник энергии, а сам своим законом сколько людей на тот свет отправил, тебе тоже нравится? И то, что на нулевом окопался и там что-то мутит… Кстати, — Рябинин придвинул к себе тарелку с засохшим порезанным лимоном, вернее с тем, что от него осталось, поковырялся, отыскивая среди обсосанных корок хоть что-нибудь, не нашёл, вытер испачканные пальцы прямо о китель и опять уставился на Островского. — Кстати, знаешь, с кем Савельев на нулевом окопался? Кто там у него первый соратник и помощник?

— Долинин, и что?

— Да причём тут твой Долинин? — Юра откинулся на спинку кресла. На круглом лице расплылась довольная улыбка. — С Литвиновым он там.

— С кем?

Островский подумал, что ослышался.

— С Литвиновым, — повторил Юра.

— Ты сколько с утра выпил? Белая горячка уже? С каким Литвиновым? Его казнили. Я лично присутствовал при казни.

— Казнили, как же, — дребезжащий Юрин смех больно отозвался в ушах. — Савельев твой, которого ты так горячо защищаешь, одной рукой своему дружку приговор подписал, а другой — спас. Литвинову снотворное вкололи, а потом тихо вывезли и прятали где-то внизу. Ну что? Савельев тебе по-прежнему нравится?

Сева почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Это что же получается? Литвинов жив?

Видимо, он так сильно изменился в лице, что Рябинин испуганно спросил:

— Тебе плохо? Может, выпьешь?

Сева кивнул. Принял из Юркиных рук флягу, сделал большой глоток.

— В общем так. В память о былом, считай, я всё, что ты тут мне наговорил, не слышал, — Юра, взяв флягу назад, тоже отхлебнув из неё. — Я не слышал, а ты не говорил. Мы с тобой люди свои, чего нам делить. Так что иди, Сева. Вступай в новую должность, тебе там работать и работать…

От Рябинина Островский вышел совершенно раздавленный. На немой вопрос Руслана ничего не ответил, а дома, впервые, наверно, за несколько лет, крупно поругался с Милкой. Он снова вернулся к началу, только теперь в этом начале не было никакого просвета — мир зиял темнотой и пустотой, а те, кто стоял у руля, как и те, кто этот руль старательно пытался отобрать, стоили друг друга во всём: в мелочности, предательстве, подлости. Полковник Островский ещё не мог признаться самому себе, но слова уже стучали в висках, больно колотили, пытаясь прорваться наружу. Справедливости нет. Справедливость этого мира умерла.