— Как это понимать? — Островский положил перед Юрой копию приказа, припечатав её широкой пятернёй. — Может, объяснишь?

Наедине и в память о былой дружбе полковник позволил себе нарушение устава, обратившись к Юре на «ты».

— А что я должен объяснять? — Юра наконец прервал свою барабанную дробь, вцепился в приказ обеими руками. — Тебя ж не в солдаты разжаловали. Перебросили руководить другим подразделением, сам знаешь, Кузянин в отставку ушёл.

— При чём тут Кузянин, Юра? У него зам толковый, майор Саркисян. Его сам бог велел на место старого полковника ставить. Я же в патрульно-постовой службе ни черта не смыслю. И потом ты не хуже меня понимаешь, что для меня значит моё подразделение. Я с самых низов его прошёл, каждую мелочь знаю. А ты туда Караева назначаешь. Не кого-то. Караева!

Рябинин оторвался от приказа. В его по-детски голубых глазах плавала муть, он шумно выдохнул, обдавая полковника перегаром.

— А вот кого надо, того и назначаю. Не твоего ума дело!

— Не моего, значит, — Островский едва сдерживался. — Ты, я смотрю, уже совсем освоился в генеральских погонах. Умным стал, мать твою!

— З-забываешься, полковник!

Пьяное Юрино заикание и то, что он попытался подняться, выползти из своего королевского кресла и не смог, вконец разозлили полковника. Островский гасил в себе ругательства и с трудом сдерживался, чтобы не обойти стол, не взять Юрку Рябинина за грудки, не встряхнуть так, чтобы лысая Юркина голова замоталась из стороны в сторону. Ничего в эти минуты так не хотелось Севе Островскому, как выдернуть на свет божий из генеральской туши, растёкшейся перед ним пьяной жижей, того весёлого лейтенантика, с которым они вместе балагурили ещё в учебке.

— Послушай, Сева, — Рябинин пошёл на попятную. Всё-таки открытая конфронтация была совсем не в Юрином характере. — Ты же должен понимать, сейчас все посты охраны на этажах нам передали из административного сектора. Работы много. Я тебя на сложный участок бросаю. У тебя опыт…

— Хватит врать, Юра, — Островский презрительно скривился. — Опыт мой… мой опыт в следственно-розыскном нужен. Мой! А не майора Караева. Чёрт, прости, полковника, мать его. Карьеру Тимур сделал стремительную — хотел бы я знать, за какие такие заслуги ему звание и эта должность прилетели? Сдаётся мне, что ко всей той хрени, что сейчас наверху творится, Тимур лично руку приложил. Так? Вся эта череда странных смертей членов Совета. Кашин, Ледовской. Покушение на Савельева… А, может, прав был Володька Долинин насчёт старого генерала, а, Юра? Может, и ты в этом по самые уши замазан?

— Ты соображай, что несёшь! — прохрипел Рябинин, и его рука потянулась к лежащей на столе фляге. Той самой, которую Севка сам когда-то ему и подарил. Ещё и шутил, что она ему без надобности — тот Юрка Рябинин спиртное на дух не выносил. Стало быть, теперь нашёл фляге применение, научился…

***

Их дружба, дружба между двумя мальчишками, ещё не лейтенантами даже — курсантами, возникла сразу, просто и естественно, как возникает она только у молодых. Крепкий, невысокий Юрка Рябинин, с застенчивой улыбкой на круглом, чуть полноватом лице, пришёлся Севке Островскому по душе. У них в учебке народ подобрался всякий, кого-то и по протекции двигали, но за Юркой Рябининым, как и за самим Севой (несмотря на то, что оба были из семей потомственных военных) никто не стоял — они свою птицу счастья добывали сами, — и это их не только уравнивало, но и было справедливо, а слова «честь» и «справедливость» в семье, где рос Сева Островский, много значили.

Тогда им казалось, что это у них навсегда. Они вместе постигали азы воинской науки, вместе сбегали в самоволки, кадрить девчонок — смешное старинное слово, которое Сева то ли где-то прочитал, то ли где-то услышал, — вместе сидели потом на гауптвахте или драили до посинения полы в казармах, подгоняемые длинными матерными ругательствами толстого и уставшего от жизни капитана, а вечерами, перед тем как уснуть, делились своими планами на жизнь. Эта жизнь представлялась им, юным романтикам, сияющей дорогой со ступенями наверх. Севка мечтал стать генералом, а иначе зачем всё это, а Юрка, более приземлённый и прагматичный, над ним посмеивался, приговаривая: «Нам бы, Сева, чин полковника, и всё, считай — жизнь удалась». И если бы им кто-то сказал тогда, что до генеральского кресла из них двоих доберётся Юра Рябинин, они бы оба просто расхохотались тому человеку в лицо.

После учёбы жизнь их слегка развела: Юрка пошёл по хозяйственной части, а Севка, с отличием выдержав все экзамены, получил направление в следственно-розыскной отдел.

Работа в разных подразделениях естественным образом охладила их дружбу: Севку, как молодого, в следственно-розыскном отделе старшие товарищи эксплуатировали в хвост и гриву, а Юрка, неожиданно выбившись в помощники к самому Ледовскому (тоже, конечно, подай-принеси, но зато при генерале), обзавёлся пузатым кожаным портфелем к неуёмному веселью прежних товарищей и намечающимся жирком на боках и ляжках. Но даже не это послужило причиной разрыва казавшейся нерушимой дружбы: что-то неуловимо странное стало проявляться в характере друга, а в таком случае, как говорилось в одной из старинных книжек — cherchez la femme.

К тому времени сам Севка уже успел жениться, влюбился слёту в синеглазую Милку Селятину, которую «закадрил» на одной из прогулок в парке. Живая, колкая на язык девчонка зацепила Севу Островского сразу, и, как ржали его сослуживцы, Севка оказался женат, так и не приходя в сознание.

Будучи счастлив в браке, Сева со всей широтой души стремился осчастливить и Юрку, затаскивая его при всяком удобном и неудобном случае к себе и знакомя с многочисленными Милкиными подругами. Милка, раскусив намерения своего юного супруга, приводила на смотрины разных танечек, светочек, леночек, всех, как на подбор пухленьких, светленьких и смешливых — Севка знал: Юрке такие нравятся. Но Рябинин, к его великому удивлению, оставался равнодушным, а потом вдруг взял и неожиданно женился и на ком — на Наташе Барташовой, яркой, надменной красавице, высокой, едва ли не выше, чем сам Юрка, стройной той аристократической худобой, что кажется, ещё чуть-чуть и красота перейдёт в уродство. Жила Барташова где-то на Надоблачном, в квартире с потолками под три метра, набитой какими-то деревянными буфетами, старинными комодами, зеркальными трельяжами, гардинами, бархатными козетками на кривых золочёных ножках, оттоманками, секретерами — Севка и половины слов не знал, да и сам Юра, перечисляя неслыханные богатства своей супруги, часто путался в показаниях.

— Ну что, Юрка, когда пригласишь нас в свой дворец? — наседал на друга Севка. — Раз уж свадьбу зажилил, не позвал, так хоть новый дом покажи.

Про свадьбу была истинная правда: Рябинин не пригласил никого из своих прежних товарищей, но Севка, хоть ему и неприятно было, обиду проглотил. Зато потом теребил приятеля, больше смеха ради, чем взаправду. А Юрка юлил, мялся, мычал что-то про то, что у отца Натальи ответственная работа, и гостей они не любят, и, наверно, именно это Юркино мычанье и разозлило вконец Севку, да так, что он однажды прижал Рябинина к стенке, и тот нехотя назначил время визита.