От Ставицкого тоже исходила энергия — но совсем другая. Энергия хаоса. Энергия безумия. Энергия разрушения. И понимание этого, а также того, что мир сейчас находится в руках безумца, действовало угнетающе.

От чувства подавленности и невнятной тревоги Сашке не удалось в полной мере освободиться даже после того, как он оказался за дверью приёмной — образ Верховного преследовал его. И всё же в данную минуту было кое-что важнее безумных речей и туманных прожектов — а именно пропуск Веры, забытый им в прихожей.

Сашка тряхнул головой и быстро зашагал в сторону апартаментов Анжелики Бельской.

У дверей квартиры Сашка остановился, перевёл дыхание. Осторожно, стараясь не шуметь, вставил магнитную карточку в замок и приоткрыл дверь. Проскользнул в прихожую и огляделся. Из глубины квартиры доносились женские голоса. Один из них принадлежал Анжелике, и, услышав его, Сашка непроизвольно вздрогнул, но тут же, собравшись с духом, бросился к столику, на котором оставил Верин пропуск.

Утром столик был пуст, это Сашка помнил точно, а сейчас здесь лежали какие-то бумаги — может, Анжелика принесла с собой, она иногда брала рабочие документы на дом, — но все они были в беспорядке, словно кто-то их разворошил. Сашкино сердце на секунду зашлось, сжалось от страха. Он быстренько разгрёб бумаги, и — о счастье — под ними обнаружился пропуск. По всей видимости, его не заметили: пропуск, надёжно прикрытый документами, спокойно пролежал на столике всю первую половину дня.

Сашка с облегчением выдохнул, сунул пропуск в карман и двинулся к двери, но дойти до неё не успел. Из гостиной послышались приближающиеся шаги и голоса. Сашка метнулся, словно загнанный зверёк, и упёрся спиной в стоявший в прихожей шкаф…

Если бы у него спросили, тогда или потом, почему он нырнул в этот шкаф, а не остался на месте, как полагается воспитанному юноше из приличной семьи (тем более, что версию, почему он вдруг появился в квартире в разгар рабочего дня, Сашка подготовить успел), он бы ни смог ответить. Просто сработала интуиция, то самое чувство, которое не раз выручало его в жизни и которое было в нём всегда, сколько Сашка себя помнил. И именно эта интуиция и подтолкнула его к шкафу, занимающему полстены прихожей, громоздкому, объёмному, с тяжёлыми раздвижными зеркальными дверцами. Сашка подозревал, что Анжелика держала в квартире этого уродливого монстра исключительно из-за зеркал, к которым госпожа Бельская питала патологическую слабость. Ничем другим наличие шкафа, выбивающегося из общей безликости апартаментов — а у этого шкафа лицо имелось, пусть и уродливое, но свое — было не объяснить.

Шкаф зиял пустотой — все свои многочисленные тряпки Анжелика держала в гардеробе, — и Сашка, юркнув в тёмное гулкое нутро, попытался поплотнее задвинуть дверцы. Увы, это у него не сильно вышло. Наверно, он приложил слишком большое усилие, и створка, пройдя по направляющей, гулко ударилась о соседнюю и по инерции отъехала, образуя заметную щель. Сашка тут же постарался аккуратно сдвинуть створки руками, но шкаф предательски застонал, как капризный больной старик, и Сашка испуганно одёрнул руку. Оставалось только молиться, что Анжелика и та, с кем она была, ничего не заметят.

— Я, конечно, постараюсь сейчас до него дозвониться, но поверь мне, если эта скотина уже пьян, а скорее всего так оно и есть, разговаривать по телефону с ним бессмысленно.

— Наташа! Надо дозвониться. Времени у нас почти нет.

Наташа? Сашка осторожно переместился так, чтобы можно было сквозь щель рассмотреть гостью Анжелики. Хотя он и так уже догадывался, кто это: слишком хорошо он знал этот голос, надменный, холодный, с теми нотками брезгливого лицемерия, которые ни с чем не спутаешь. Наталья Рябинина. Мать Оленьки. Та самая женщина, что раньше смотрела не на него, а сквозь него, а с недавних пор разглядывала с некоторым любопытством, что-то просчитывая — Сашка печёнкой чувствовал, как на него навешивают ярлык и ставят ценник.

— Наташа, думаю после новости о том, что Ника Савельева укрыта в больнице на сто восьмом, твой Юра должен протрезветь. В его интересах взять дочь Савельева раньше, чем до неё доберётся Караев. Звони! А пока ты звонишь, я тебе ещё кое-что скажу.

Сашка видел, как Анжелика нервным рывком придвинула телефон к Наталье Рябининой.

— Ну не знаю. Попробовать, конечно, стоит, хотя…

Смысл услышанного до Сашки дошёл не сразу. Какое-то время он тупо смотрел на сухую спину Натальи Леонидовны, на Анжелику, нервно дёргающую пальцами нитку жемчуга — как она ещё только её не оборвала, — и вдруг его торкнуло. Ника! Сто восьмой! Они знают? Но откуда?

— Генерала Рябинина! Это его жена. Что значит, занят? Вы, господин Селятин, оглохли что ли? Это его жена! И да, это срочно! Спит? Так идите и разбудите!

Наталья отодвинула трубку от лица и закрыла динамик ладонью.

— Я же тебе говорила: налакался и спит. Селятин пошёл его будить, но, поверь, это дело гиблое. Да и вообще Селятин тот ещё субчик.

— Думаешь, тоже караевский прихвостень?

— Наверняка.

Сашке показалось, что Наталья Леонидовна обернулась, и он в ужасе отпрянул, вжался в стенку шкафа. Теперь ему было их не видно, но говорили они по-прежнему достаточно громко.

— В общем, скорее всего, придётся делать так, как я тебе предлагала с самого начала. Надо идти туда самой. Не волнуйся, я приведу Юру в чувство.

— Ничуть не сомневаюсь, — Анжелика рассмеялась, но сухо и как-то нервно. — Но, если Караев нас опередит, будет плохо. Серёжа на радостях может и в генералы его произвести.

— Анжелика, Караев — чужой. Чу-жой! — повторила Наталья, проговаривая каждый слог. — А для Серёжи это неприемлемо. Он помешан на чистоте рода. Пока Серёжа у власти, генерала по фамилии Караев в Башне не будет.