Наталья нажала на рычаг телефона и подняла взгляд на Анжелику.

— Ну как я тебе и говорила, Юра пьян и спит, а Селятин его не добудился. Придётся идти самой.

— Погоди, я тоже пойду, — Анжелика собрала разбросанные по столику документы. — Мне всё равно надо на работу. Оттуда свяжусь со Ждановым. Он хоть и исполнителен, но глуповат, лучше лишний раз самой проконтролировать.

***

Казалось, дверь захлопнулась уже целую вечность назад, а Сашка всё ещё не мог пошевелиться. Стоял в огромном шкафу, в тёмной, пустой и ко всему безразличной бездне, привалившись спиной к гладкой деревянной стенке. Ноги стали ватными и подгибались сами собой, а в мозгу неотвязно звучала только одна мысль: сын Литвинова, сын — Литвинова, Литвинова… сын…

— Посидите пока тут. И давайте сюда ваш пропуск.

Высокий сутулый военный в старом, полинялом, видимо, от частых стирок кителе протянул руку. Олег открыл рот, чтобы сказать, что пропуск у него уже забрали, но не успел. Молоденький сержант его опередил.

— Вот его пропуск, товарищ лейтенант.

Сутулый взял пропуск, прочитал, удивлённо перевёл глаза на сержанта. Тот смутился, и на круглом мальчишеском лице вспыхнул румянец.

— Я объясню, товарищ лейтенант…

Военные отошли к дверям. Сержант поспешно заговорил, понизив голос. До Мельникова долетали только обрывки фраз.

— …Кукушкин видел… его вчера арестовали… Кукушкин сам… да точно, товарищ лейтенант…

Лейтенант, всё ещё пристально вглядывающийся в пропуск Мельникова, недоверчиво качал головой. Олег слышал, как он два раза произнёс слово «министр», потом вышел в соседнее помещение, оставив сержанта у дверей. Тот вытянулся, уставился на Мельникова, в серых глазах застыли настороженность и подозрение. Олег едва удержался от усталого вздоха.

…Патруль остановил его на лестничном пролёте, когда Мельников спускался от Анжелики — квартира Бельской располагалась на самом верхнем ярусе, как и у Савельевых, только с северной стороны. От апартаментов Анжелики до приёмной административного сектора, куда Мельников опять решил вернуться в надежде застать там Алину Темникову и передать весточку для Долинина, было всего ничего, три этажа вниз, но добраться до приёмной Олег не успел. Едва заприметив небольшую группу военных, поднимающихся ему навстречу, Олег шестым чувством понял: сейчас его возьмут. И не ошибся. Даже нашёл силы усмехнуться про себя, пошутить, что это уже становится традицией — попадать в лапы военных.

За четырнадцать лет подпольной работы он ни разу не оказывался в военном секторе даже в качестве свидетеля, а за последние несколько дней его жизнь уже два раза висела на волоске. Олег вспомнил комнатушку в притоне, где на него со стен пялились нарисованные полуголые девицы, которым предстояло стать единственными свидетелями последних минут его жизни, потом перед глазами возникла замызганная камера, большие, ленивые мухи, ползающие по стульчаку унитаза — крышка была оторвана и валялась рядом. На сером растрескавшемся пластике кто-то гвоздём или чем-то острым нацарапал неприличное слово.

Сейчас Мельникову, можно сказать, повезло. Его доставили к ближайшему КПП, где передали на руки сутулому лейтенанту, в потухшем взгляде которого читалась усталость и замотанность. Олегу показалось, что лейтенанта мучает зубная боль, во всяком случае тот постоянно морщился и то и дело касался ладонью правой щеки. Лейтенант распорядился отвести Мельникова в небольшую комнатушку, соседствующую с той, где обычно сидела охрана, и которая по всей видимости служила чем-то средним между помещением, куда приводили временно задержанных, и местом для отдыха, на что недвусмысленно намекал видавший виды диван и прилипчивый запах еды, которым, казалось, пропитались стены.

Из того, что говорил молоденький сержант сутулому лейтенанту, вернее, из того, что удалось услышать, Олег примерно догадался, что какой-то Кукушкин то ли видел, то ли присутствовал при его вчерашнем аресте, и, видимо, свободно гуляющий на воле преступник насторожил его. Во всяком случае сюда его отконвоировали, как объяснил патруль, для выяснения личности.

Ну и ладно, пусть выясняют — Олег устало откинулся на спинку стула, куда ему велели сесть. По опыту общения с военной братией, Мельников понимал, что торопить их, а уж тем более качать права и что-то требовать не стоит, чтобы ещё больше не усугублять ситуацию, всё равно, сколько им надо, столько и продержат, и — Олег даже усмехнулся, чувствуя себя матёрым рецидивистом — дальше камеры в военном секторе не сошлют.

Сержант у дверей на его ухмылку среагировал моментально, плотно сжал толстые, ярко-красные губы и свёл к переносице светлые брови, придав строгое выражение круглому, ещё совсем детскому лицу — у Олега было ощущение, что парень бритву-то в руках ещё ни разу не держал или так, раз в неделю, исключительно в ритуальных целях, проводил ею по белёсому редкому пушку на прыщавом подбородке.

Мельников слегка поёрзал на жёстком стуле, пытаясь найти более-менее удобное положение, почувствовал лёгкую боль в спине — сказывалась бессонная ночь в камере, которую он провёл, сидя на нарах. На лбу выступили капельки пота, то ли от напряжения, то ли от страха (а страх был, он никуда не девался), Олег машинально потянулся к карману за платком, но тут же одёрнул руку под бдительным взглядом своего надсмотрщика. Парня нервировать лишний раз не стоило, да и платок в кармане Мельникова был несвеж — Олег вспомнил, как вытирал им руки после тюремного туалета, — вряд ли бы теперь он решился прикоснуться им к своему лицу. Впрочем, чего уж там, Олег всего себя ощущал грязным. То, что он после своего утреннего освобождения помчался сразу в приёмную Марковой, а не к себе принять душ и переодеться, сейчас почему-то воспринималось особенно остро. Ему казалось, он даже чувствует запах грязи и пота от своей сорочки.