За исключением того единственного раза.

В ночь перед его уходом в армию. Мой четырнадцатилетний мозг отказывался воспринимать такие понятия, как «возможность» или «государственная служба». Внезапно моя первая — и единственная — любовь уходила, и это было несправедливо.

— А что, если ты не вернешься? — потребовала я, прижав кулаки к бокам. Кровь застучала у меня в ушах. Я хотела ударить его... а также броситься в его объятия и умолять его не уходить.

Он нахмурился.

— Почему ты так тяжело это воспринимаешь? Люди все время идут в армию.

— Да, но...

— Что но?

Я покачала головой. Слезы обожгли мне глаза, и я отвернулась. Но я была слишком медлительна, и Люк, схватив меня за руку, развернул к себе.

Его голубые глаза расширились, а голос стал хриплым.

— Хейвен. — Он провел большим пальцем по моей щеке, прямо по веснушкам, которые я ненавидела. — Всё в порядке, соплячка. Мы будем писать друг другу письма. Каждую неделю, если хочешь.

Я сглотнула, полностью сосредоточившись на покалывании, которое вызвало его прикосновение на моей щеке.

— Хорошо. Просто пообещай, что всегда будешь отвечать.

Он улыбнулся, показывая ямочку, которая понравилась мне с тех пор, как я впервые его увидела.

— Я обещаю.

Это обещание он сдержал. Во время каждой командировки и миссии. В каждом месте службы и на всех учениях. Где бы он ни был, Люк никогда не переставал писать. Все четыре года, пока я училась в средней школе, мы обменивались письмами. Они продолжались, пока я училась в колледже. Он ни разу не нарушил своего обещания писать.

Но для меня важнее всего другое, невысказанное обещание. Это обещание он тоже сдержал.

Он вернулся домой.

Он дома навсегда, и это нормально, что он не может быть моим. Я могу любить его издалека, пока знаю, что он в безопасности.

— Мне нравится эта машина, — говорит Люк сейчас. Вблизи, в лучах солнца, бьющих сквозь ветровое стекло, я вижу шрамы у него на виске. Изменение цвета кожи у основания шеи, где врачи в Германии сделали пересадку кожи. Я знаю, что его футболка скрывает кое-что похуже.

— Спасибо. — На секунду я сосредотачиваюсь на вождении — отчасти потому, что навигация по аэропорту напоминает игру в «GrandTheftAuto», а отчасти потому, что мне нужно время, чтобы собраться с мыслями. Я видела шрамы на фотографиях, которые он прислал мне в смс. Я думала, что готова встретиться с ними лично.

Когда мы выехали на шоссе, я взяла себя в руки.

— Ты голоден?

Он бросает на меня взгляд.

— Хейвен.

От моей улыбки становится больно на лице.

— Все еще ешь как хоббит?

— Ага. — Люк бросает взгляд на часы для дайвинга на своем мощном запястье. —- У нас время между одиннадцатью и ленчем.

— Ладно, Бильбо Бэггинс.

— Никакого тофу. Мне нужно что-нибудь, что мычит.

— Отвратительно.

— Или кудахчет.

Я пытаюсь нахмуриться, но это безнадежно.

— Я найду тебе бургер.

— Это моя девочка.

Глава 2

Люк

Хейвен останавливается у маленькой придорожной закусочной, что доказывает, что она знает меня лучше, чем кто-либо другой. Наверное, я выгляжу как неандерталец, когда набиваю рот жирным бургером и горкой жареного стейка. Но я ничего не могу с собой поделать. Еда в самолете в последнее время оставляет желать лучшего. Маленький пакетик печенья и чуть теплой газировки, который я съел несколько часов назад, не принес ничего хорошего. И уж точно, в больнице меня так не кормили. Я слизываю кетчуп с большого пальца, когда замечаю, что Хейвен смотрит на меня.

Она приподнимает бровь.

— Вкусно?

Я смущенно улыбаюсь ей и вытираю лицо салфеткой.

— Да. Извини, я проголодался.

— Они тебя в Рамштайне не кормили что ли?

Меня охватывает удивление, но, полагаю, этого не должно быть. Она следит за моей военной карьерой с самого первого дня. Она знает названия всех военно-воздушных баз по всей Европе и на Ближнем Востоке. Она знает, от каких из них я отказываюсь, а какие мне нравятся больше других.

Я складываю салфетку и откладываю её в сторону.

— Они немного помогли, но мне приходится принимать лекарства натощак.

Ее большие карие глаза мгновенно наполняются сочувствием.

— О, Люк. Я даже не спросила тебя о полете. — Хейвен на секунду прикусывает нижнюю губу, как будто тщательно подбирает слова. — Ты был... в порядке?

— Да, — отвечаю я, и мой голос звучит гораздо грубее, чем я хотел. Потому что я был не совсем в порядке. Я никогда не был нервным летчиком, но то, что я был в вертолете, который был сбит в середине задания, изменило всё это. Я тереблю вилку, прежде чем осознаю, что делаю, и останавливаюсь.