Фукидид дважды в своей «Истории» упоминает о суде над Павсанием. Первый раз достаточно подробно (I, 95), а второй — лаконично, буквально в двух словах: «…спартиаты привлекли его к суду, но оправдали» (I, 128, 3). В конце рассказа о суде над Павсанием Фукидид добавляет предложение, которое производит впечатление комментария к предыдущей фразе: «Обвиняли же его в основном в приверженности к персам, и это обвинение казалось весьма достоверным» (I, 95, 5). Приверженность к персам, или мидизм, и есть основной пункт «главных обвинений».

Павсания, конечно, по большому счету судили за внешние проявления мидизма[180], что так раздражало и самих спартанцев, и их союзников и было абсолютно неуместно во время войны с Персией. Э. В. Рунг обратил внимание на то, что эпизод с Павсанием в изложении Фукидида стал первым в греческой практике официально сформулированным обвинением в мидизме, подкрепленным соответствующими доказательствами[181]. Что касается существа дела — приватных контактов Павсания с персидской стороной, — то, вероятно, эта тема или вовсе не поднималась, или преподносилась Павсанием как чрезвычайно перспективная для Спарты[182]. Как нам представляется, переписка Павсания с Великим царем не была тайной для спартанского правительства или по крайней мере для некоторых его членов, причастных к этой стороне деятельности наварха. Но подобный сюжет, по крайней мере на тот момент, не мог стать предметом даже закрытого судебного разбирательства.

В суде Павсаний сумел доказать, что его действия не были направлены против Спарты. Что касается его демонстративного мидизма, то судьи закрыли на это глаза и оправдали Павсания. Такое мягкое отношение к нему объясняется, видимо, тем, что в это время (вероятно, в начале или середине 477 г.) решение о резком изменении внешнеполитического курса еще не было принято, и старания Павсания установить дружеские контакты с персидской стороной скорее всего не стали еще предметом осуждения.

Непосредственно с судом над Павсанием связано еще одно важное событие, которое, вероятно, имело место приблизительно в то же самое время. Как утверждает Фукидид, Спарта без всяких возражений и даже с радостью признала законным решение союзников передать Афинам командование объединенными силами Эллинского союза (I, 95, 6). Но афинский историк ничего не говорит о том, кто конкретно ответствен в Спарте за такой исход дела. Ситуацию разъясняет Диодор, который дает свой альтернативный вариант дискуссии, развернувшейся в Спарте. Она, по-видимому, имела место в 477 г., одновременно с судом над Павсанием и отправкой Доркиса ему на смену[183]. Анализ источников приводит нас к выводу, что в спартанском обществе не было полного согласия по поводу внешнеполитического курса, и отнюдь не все спартанцы были в восторге от подобной уступки. По словам Диодора, большинство спартанских граждан, особенно молодежь, выступали «за восстановление гегемонии, считая, что, если это сделают, получат много денег, и вообще Спарта станет великой и более могущественной…» (XI, 50, 2–3). Но решающим, как обычно, стало мнение старшего поколения, чьи представители сидели в герусии, и Спарта безо всякой борьбы отказалась от своих претензий на гегемонию (Diod. XI, 50,7).

Диодор в своем рассказе называет по имени геронта, чья речь убедила народное собрание умерить «имперские» амбиции и отказаться от опасной для Спарты конфронтации с Афинами. Это Гетоймарид[184]. У Фукидида этих подробностей нет. Вполне вероятно, что Фукидид убрал детали, казавшиеся ему несущественными, а Эфор (Диодор), наоборот, их привел: аргументы, которыми оперирует Гетоймарид у Диодора, весьма похожи на аргументы, приведенные Фукидидом (I, 95, 7). Свидетельство Диодора о разногласиях в герусии и апелле по поводу спартанской гегемонии кажется нам вполне надежным.

У Диодора Гетоймарид — аристократ, который подобно спартанским царям ведет свое происхождение от Геракла. Он пользуется «большим авторитетом у граждан благодаря своей доблести» (XI, 50, 6). Это — типичная характеристика знатного спартанца. И роль герусии в данном контексте тоже вполне типична. Совет старейшин в Спарте обладал правом на предварительную дискуссию и на формулирование предложений перед вынесением их для голосования в апеллу. Именно благодаря этому герусия сумела выработать, а затем провести через народное собрание решение о резком изменении внешнеполитического курса, который выразился в отказе от слишком активной внешней политики и в свертывании морской программы. Дебаты в герусии и апелле свидетельствуют об атмосфере напряженности внутри гражданского коллектива Спарты из-за принципиальных разногласий по самому главному на тот момент вопросу: кто будет стоять во главе союзного флота — спартанец или афинянин. Свидетельство Диодора не оставляет сомнений, что герусия сыграла определяющую роль в этих спорах, настояв на сокращении или даже на полном отказе от внешнеполитической активности.

Такая нехарактерная для Спарты уступчивость, нелепая и немотивированная, с точки зрения Диодора (XI, 50, 1), конечно, требует разъяснений. Ведь в это время Спарта еще сохраняла реноме самого сильного в военном отношении государства. Недаром в битве при Платеях Мардоний поставил против спартанцев персов — наиболее сильную часть своего многонационального войска (Her. IX, 31). Так что не военная слабость была причиной столь удивительного отказа Спарты от руководства союзной армией. Фукидид объясняет этот акт миролюбия страхом спартанских властей, что «посланные за рубеж полководцы могут быть подкуплены» (I, 95, 7). Эту же причину отказа Спарты от гегемонии приводит и Плутарх: «И тут Спарта на деле доказала свое замечательное здравомыслие. Когда лакедемоняне поняли, что слишком большая власть портит их военачальников, они добровольно отказались от главенства и перестали посылать на войну командующих, предпочтя господству над всей Грецией мудрую воздержанность граждан и верность их отеческим обычаям» (Arist. 23 / Пер. С. П. Маркиша).

С. Я. Лурье с одобрением отзывался о господствующей в Спарте партии, которая предпочитала держать наготове все силы для подавления любых выступлений илотов и потому «относилась неодобрительно ко всякого рода внешним авантюрам». Павсаний в его схеме, соответственно, возглавлял другую, оппозиционную партию, стремящуюся к внешней экспансии[185]. Сторонники свертывания внешних инициатив, по мнению С. Я. Лурье, «прекрасно понимали, что ведение широкой международной политики потребует пребывания в Ионии большого числа лакедемонян, и притом не только периеков, но и спартиатов. Это не могло не повести прежде всего к тому, что эти люди усвоят новый, чуждый Спарте, образ жизни, новые потребности и демократический образ мысли, и, таким образом, окоченелое полицейское устройство Спарты окажется в опасности»[186].

По большому счету, С. Я. Лурье прав. Но мы бы не стали говорить о каких-либо определенных партиях со своими четко формулируемыми программами и задачами в Спарте периода ранней классики. Борьба происходила скорее внутри незначительной по своей численности спартанской элиты, чье консервативное большинство, возглавляемое герусией, хотело вернуться к политике изоляционизма, отказавшись от внешнеполитических авантюр. Для Спарты это была привычная установка, обусловленная постоянно присутствующим внутренним напряжением из-за наличия в стране огромной массы илотов. Менталитет спартанцев формировался под сильнейшим влиянием угрозы, которая находилась не вне, а внутри государства. Поэтому, как только миновала персидская опасность, сторонники активного внешнеполитического курса оказались в меньшинстве. Победа Гетоймарида означала поражение «ястребов» во главе с Павсанием и значительное ослабление позиций самого героя Платей.