Второе пребывание Павсания в Византии и бегство в Колоны

К сожалению, Фукидид не сообщает никаких подробностей о втором пребывании Павсания в Византии. Известно только, что он снова туда отправился вскоре после оправдания, то есть, вероятно, уже в конце 477 г. Эфоры, видимо, не препятствовали, а возможно, даже и способствовали его отъезду за границу. И это вполне понятно. Властям было выгодно избавиться от присутствия в Спарте амбициозного политика, к тому же имеющего здесь немало сторонников и друзей. Что касается Павсания, то ему также хотелось покинуть Спарту, где он чувствовал себя униженным и связанным по рукам и ногам, пребывая под неусыпным контролем гражданских властей. Он поступил так же, как незадолго до него царь Демарат. Последний, лишившись трона в 491 г. и не выдержав позорного для него прозябания в качестве частного лица, покинул Спарту и оправился в Персию, где на многие годы стал гостем и военным советником персидского царя.

В Византии Павсаний рассчитывал по-прежнему оставаться на первых ролях: здесь он пользовался большим влиянием благодаря поддержке местного населения. Вдали от Спарты герой Платей мог хотя бы попытаться восстановить свою прежнюю славу и реабилитировать себя в глазах собственных сограждан. Сам Павсаний объявил целью своего возвращения ведение эллинской войны (Thuc. I, 128, 3).

Фукидид настаивает, что Павсаний был послан в Византий не государством, а отправился туда по собственному почину, снарядив — вероятно, за собственный счет — триеру. Очень может быть, что афинский историк, по крайней мере формально, прав: Павсаний действительно не получил никакого официального приказа, и экспедиция в Византий была его личной инициативой. Но возникает вопрос, зачем Павсаний вообще отправился в Византий, не имея ни полномочий, ни средств «для того, чтобы сражаться за дело эллинов», как он сам заявил (I, 128, 3).

Мы полагаем, что Фукидид, говоря о частном характере поездки Павсания в Византий, привел официальную версию, на которой, особенно после гибели Агиада, настаивали спартанские власти. Конечно, если бы Павсанию удалось удержать Византий и сохранить этот город в ареале спартанского влияния, его действия постфактум были бы не только одобрены спартанскими властями, но и объявлены совершенными по их непосредственному указанию. К сожалению, нам приходится только гадать, насколько самостоятельным было решение Павсания покинуть Спарту и отправиться в Византий. Но коль скоро Павсания спокойно выпустили из страны, есть вероятность, что он все же получил хотя бы устные директивы от правительства. Приведем несколько, правда косвенных, тому подтверждений.

Во-первых, спартанским гражданам запрещалось путешествовать за границу частным образом (Xen. Lac. pol. 14,4; Plut. Lyc. 27, 3–4), и вряд ли Павсаний стал исключением из этого правила. Напомним, что Демарат, задумав бежать в Персию, добился разрешения покинуть Спарту только обманным путем: он заявил, что якобы собирается посетить Дельфы (Her. VI, 70). Точно так же Лисандр с трудом получил от эфоров разрешение на выезд, сказав, что ему нужно отправиться к храму Аммона (Plut. Lys. 20, 6; 21, 1).

Во-вторых, Павсаний приплыл в Византий на военном корабле, который сам же и снарядил (Thuc. I, 131, 1), что невозможно было сделать втайне, и оставался за границей достаточно долго. Вряд ли это было возможно без попустительства властей.

В-третьих, Павсаний был отозван только после того, как бежал в Колоны. Это означает, что эфоры, очевидно, не возражали против его пребывания в Византии.

О характере режима, установленного Павсанием в Византии, мы ничего не знаем, поскольку ни Фукидид, ни другие источники не дают никакой информации на этот счет. Г. Берве, специально изучавший феномен древнегреческой тирании, полагал, что правление Павсания в Византии было тираническим, поскольку и сам регент, по его мнению, «представлял тип властной, тиранической личности»[187]. Очевидная легкость, с которой царский опекун второй раз обосновался в Византии, свидетельствует о том, что он пользовался значительной поддержкой местного населения. В этой дорийской колонии, которую в 494 г. в связи с персидской угрозой покинула часть граждан (Her. VI, 33, 2), вполне мог возникнуть культ Павсания с объявлением его самого новым героем — основателем города. Павсаний скорее всего управлял Византием на манер гармоста времен спартанской гегемонии. У него были собственные немалые средства и материальная поддержка персов, чтобы обзавестись личной гвардией. Возможно, с собой он вывез и какое-то количество илотов, уже служивших под его началом в армии. Граждане Византия, только что освободившиеся с его помощью от персов, вероятно, без каких-либо возражений приняли его власть, тем более что городская верхушка после поражения персов потеряла свое прежнее влияние. Но поскольку никакими существенными военными ресурсами Павсаний все же не обладал и не находился уже под защитой Спарты, афиняне быстро и без особого труда выгнали его из Византия (Thuc. I, 131, 1; Plut. Cim. 6, 9). Они, видимо, воспользовались слухами, которые ходили о контактах Павсания с персами, как предлогом для освобождения Византия от спартанского правителя. Никаких протестов со стороны Спарты не последовало.

Когда это произошло, точно неизвестно. Предлагают различные даты — от 477 до 470 г. Единственным серьезным основанием для более поздней датировки является сообщение Юстина-Трога (IX, 1, 3), что Павсаний сохранял господство над городом в течение семи лет, то есть с 477 по 471/470 г.[188]

Большинство ученых считают сообщение Юстина неприемлемым и полагают, что Павсаний на самом деле был изгнан не позже 476 г. Они уверены, что Юстин ошибся, неправильно поняв свой источник — Помпея Трога[189]. «Маловероятно, — пишет Дж. Лейзенби, — чтобы афиняне стали терпеть присутствие Павсания в Византии целых семь лет. Византий был жизненно важен для их контроля на пути в Черное море, и едва ли можно поверить, что они стали проявлять толерантность к спартанскому присутствию в этом стратегически важном городе»[190]. С. Я. Лурье также указывает на 476 г. как год взятия Византия Кимоном. По его словам, «афиняне не могли оставить этого ключа к хлебу в руках тирана Павсания и его тайных союзников-персов». Датировку Юстина С. Я. Лурье отвергает как несомненную путаницу и указывает, что это место в рукописи вообще испорчено[191].

Нам также кажется маловероятным сценарий, согласно которому Павсанию дали бы возможность целых семь лет находиться в Византии. В том не были заинтересованы прежде всего афиняне, уже обладавшие достаточной силой, чтобы освободить этот важный стратегический пункт от спартанского присутствия. Вероятнее всего, Кимон взял Византий в 476 г. Последовательность событий была примерно такой: «сначала афиняне во главе с Кимоном, сыном Мильтиада, осадив, захватили Эйон на Стримоне, который тогда еще был в руках мидян, и продали его жителей в рабство» (Thuc. I, 98, 1). Это был первый акт союзного флота уже под командованием Кимона. И только позже Кимон направился к Сесту и Византию, в том числе чтобы наконец освободить город от спартанского регента. К тому времени и усилиями афинской пропаганды, и неосторожным поведением самого Павсания, давшего немало поводов для резкой критики[192], реноме спартанца было таковым, что вполне оправдывало в глазах всех греков насильственные действия против него.

После изгнания из Византия Павсаний перебрался в Колоны (в Троаде)[193]. Выбор Колон в качестве возможного убежища был не случаен. Этот город располагался недалеко от Даскилия, резиденции сатрапа Артабаза, вне зоны афинского контроля. Макс Дункер в свое время высказал интересное, хотя и маловероятное предположение, что Колоны были даром Павсанию от Великого царя, как если бы тот уже находился в изгнании[194]. Он напомнил, что целый ряд крупных политических деятелей Греции, оказавшись в изгнании, стали правителями приморских греческих городов[195]. Это была принципиальная линия персидской политики — в многонациональной стране ставить наместниками отдельных областей и городов местных лидеров. В случае с греческими городами такими лидерами часто становились известные политики-эмигранты из материковой Греции. Если бы Павсаний не вернулся в Спарту, он скорее всего разделил бы участь прочих знатных греческих изгнанников и закончил бы жизнь вассалом персидского царя. Здесь, в Колонах, Павсаний возобновил свое общение с Артабазом. Как долго оно продолжалось, неизвестно. Может быть, несколько месяцев, а может быть, и несколько лет. В Колонах Павсаний вел образ жизни, более подходящий персидскому вельможе, чем спартанскому офицеру. Его «мидизм» проявлялся, вероятно, в манере поведения, то есть в том, что больше всего бросалось в глаза и вызывало возмущение союзников еще в бытность Павсания главнокомандующим (Thuc. I, 130; 132, 1). Об его предосудительном образе жизни сообщает Корнелий Непот, который, видимо, для жизнеописания Павсания использовал именно Фукидида: «Он пользовался царской утварью и носил мидийские наряды, таскал за собой телохранителей из мидийцев и египтян, задавал роскошные пиры по персидскому обычаю, вызывавшие негодование присутствующих, не допускал к себе посетителей, гордо отвечал, жестоко командовал» (3, 1–3 / Пер. Н. Н. Трухиной).