Очевидно, что все текущие проблемы оснащения российских ВС — прямое наследие проблем советского ВПК. Уже для СССР к началу перестройки крайне остро стояла проблема обновления устаревшего вооружения. Так, согласно оценкам западных экспертов, в 80-е годы СССР отставал от США по 17 видам вооружения, лидировал же только по пяти (среди них ядерные боеголовки, танки и тяжелое вооружение, химическое и бактериологическое оружие) [54] . Вот данные из публикации зам. начальника Генштаба СССР А. Данилевича «Что мы имели к концу 80-х годов? У нас было 12 тысяч стратегических ядерных боеприпасов, примерно такое же количество боеприпасов было и у американцев. А вот что касается обычных вооружений, у нас был существенный перевес. В 1991 году имелось 63,9 тыс. танков (не считая танков у союзников), 66,9 тыс. артиллерийских орудий, 76,5 тыс. БМП и БТР, 12,2 тыс. самолетов и вертолетов, 437 больших боевых кораблей. У нас танков было в 6 раз больше, чем у НАТО» [55] . Благодаря такому развитию вооружения обнаружилось, что именно те виды оружия, в которых преуспел Советский Союз, в современной войне ограничены к применению или даже находятся под запретом. Так, состояние систем управления в советских ВС иллюстрирует история полковника С. Петрова. В 2006 году США наградили его за то, что в 1983 году он спас мир от ядерной войны, проигнорировав сигнал на системе слежения о запуске с американской территории пяти ракет с десятью ядерными боеголовками каждая. Сигнал оказался сбоем системы [56] .

Сегодня уничтожение запрещенного и ненужного вооружения стало гигантской проблемой для постсоветской России. Большинство из 1,2 миллиона российских солдат и офицеров и около миллиона обслуживающего ВС персонала охраняет запасы устаревшего и ненужного оборудования, фактически утильсырья, которое принципиально непригодно ни для военных действий, ни для обучения личного состава ВС, ни для их технического обслуживания. Но зато это «закритическое» для современных ВС утильсырье, по утверждению главного оружейника России генерала А. Московского, крайне опасно для населения России и самих ВС, так как оно: создает высокую экологическую и радиационную опасность; регулярно взрывается как на складах, так и за их пределами; будучи незаконно проданным, прекрасно работает в твердых руках криминала. Даже экономическая помощь США в решении проблемы утилизации запасов вооружения привела к грандиозному международному скандалу с бывшим главой Минатома Евгением Адамовым. «Общий объем ущерба, причиненного действиями Евгения Адамова и других фигурантов этого дела, по версии Генпрокуратуры РФ, составляет почти 160 млн долларов» [57] .

Для советского государства оказались трагичны результаты военной истерии. Понятно, что именно они привели к падению советского режима и распаду СССР. Советский Союз, в котором стратегии развития определяла профессионально некомпетентная партократия, не смог разработать свой собственный экономико-технологический вектор развития и наивно пытался бежать — все более безуспешно — за все более опережавшими его технологическими лидерами. (Перед перестройкой главный советский экономический лозунг, который висел повсюду, был «Догоним и перегоним США». Достаточно забавно, что на оборотной стороне гигантского плаката с этим лозунгом на трассе из Ленинграда в Финляндию было написано «Не уверен, не обгоняй!»). Сохранение гигантских ВС, гонка вооружения, техническая и военная помощь (как правило, в долг) так называемым союзникам (в том числе таким агрессорам, как Сирия и Ирак) вели к тому, что и технологическое, и экономическое отставание страны все более нарастало. Это отставание усугубляла и советская стратегия развития и использования технологий двойного назначения, принципиально отличавшаяся от той, которую использовали страны НАТО. В государствах — участниках Северо-Атлантического блока ВПК как сугубо государственная структура был минимизирован, поскольку для производства вооружения использовались главным образом научно-технологические возможности и достижения ведущих коммерческих фирм, в которых государство размещало (и размещает) военные заказы. Военные заказы были и остаются там фактором научно-технологического и экономического развития не только для различных фирм, но и для самих стран. В конечном итоге гонка вооружений для США стала одним из базисов научно-технологического и экономического прогресса, а для СССР — основой научно-технологического регресса, а соответственно, и экономического упадка. В Советском Союзе системная передача современных технологий из военной науки и промышленности в гражданскую была невозможна в принципе. Это даже в постсталинское время противоречило требованиям секретности (руководство Советского Союза по застарелой привычке видело потенциальных шпионов во всех своих работающих вне ВПК ученых и инженерах), и было невозможно из-за глобального технологического отставания гражданской промышленности. Вследствие этого технологический фундамент гражданской науки и промышленности был — за немногим исключением — устаревшим, а для ВПК в больших количествах закупалось экспортное оборудование третьей свежести. Парадоксальным результатом развития советского ВПК стала и все большая зависимость его технического уровня не только от советского технологического пространства, но и от введенных КОКОМом ограничений. Неизбежным было все большее отставание технического уровня советского вооружения. Частью советского мобилизационного развития являлись и производство в мирное время многими предприятиями ВПК продукции для гражданских нужд, и рассмотрение сугубо гражданских производств как резерва мобилизационного развития. Это отнюдь не означало ни реальной конверсии, ни эффективности концепции мобилизации. Во-первых, большинству гражданских предприятий были недоступны не только технологии ВПК, но и необходимые для их реализации качественные технологические ресурсы — оборудование, детали и материалы и даже кадры. Они и финансировались, и снабжались по остаточному принципу. Во-вторых, предприятиям ВПК никогда не ставилась задача создавать массовое высокорентабельное производство высококачественной гражданской продукции. Их гражданская продукция была или исходно спроектирована как военная техника (например, трактор «Кировец»), что предопределяло ее весьма условную пригодность для гражданских целей; или предназначена на экспорт для многочисленных союзников СССР из слаборазвитых стран; или производилась из непригодных для военной техники, т. е. отбракованных комплектующих (опять же по остаточному от ВПК принципу). При этом львиная доля экспорта и военной, и гражданской продукции шла в долг. Маскировалось фактическое отсутствие конверсии приписыванием к ВПК производства гражданской продукции сугубо гражданскими предприятиями, которые были частью планов всеобщей мобилизации в случае войны. Уже в 1965 году, согласно конфиденциальному докладу А. Агангебяна, на ВПК работало 30–40 % трудоспособного населения СССР [58] . Крайне усиливал эту мобилизационную направленность развития советской экономики созданный советским ГРУ миф о мобилизационных планах США [59] . Доминирование мобилизационного развития Советского Союза в ущерб инновационному во многом определило фатальное отставание России в сфере технологического развития — как в стране в целом, так и в сфере вооружения и технического оснащения ВС.

Плодом развития советской идеологической и геополитической паранойи, многократно усиливавшей негативные последствия для российской экономики принципиально неэффективной административно-командной системы управления, стал так называемый застой, т. е. все большее научнотехнологическое отставание СССР от индустриально развитых стран. Он, в свою очередь, прямо вел к следующему:

• уровень жизни большинства граждан страны (в том числе советского среднего класса) все более негативно отличался от норм потребления индустриально развитых стран, т. е. становился все ниже черты бедности в этих странах;

• постоянный рост числа представителей советской элиты и среднего класса означал и увеличение их потребительских претензий, которые все более опережали возможности их удовлетворения;

• все более росло недовольство населения, особенно элиты и среднего класса.

После ряда безуспешных попыток исправить экономику на перестройку решилась именно советская элита. Потом последовало ослабление стягивавших державу политико-идеологических обручей и распад страны в результате реализации властных амбиций национальных элит.

Для России последствия советской геополитической паранойи оказались трагичны:

• мы получили в наследство огромную отсталую в научно-технологическом отношении страну с мифом ее великих достижений и гигантской нагрузкой бесполезных и даже прямо опасных для нее ВПК и ВС;

• она вынуждена оплачивать долги СССР и те свои долги, которые взяла у стран золотого миллиарда во многом в надежде получить деньги от друзей по третьему миру. Хотя внешние долговые активы России превосходили все ее внешние долги, они оказались практически неликвидными. Россия отчасти добровольно, отчасти в результате разного рода договоренностей реструктурировала долговые обязательства стран третьего мира перед СССР, фактически простила их большую часть. Так, в последние годы были почти полностью списаны долги Монголии — более 11 млрд долларов, Сирии и Ирака — примерно по 10 млрд долларов, Алжира — более 4 млрд долларов. А самый крупный должник России, Куба (около 20 млрд долларов) упорно не желает платить. По мнению ее руководства, долг России должен быть списан из-за разрушительных последствий, которые имели для страны распад Советского Союза в 1991 году и прекращение советской помощи. Как сказал в одном из своих выступлений президент РФ В. Путин, «мы не самая богатая страна в мире, но, несомненно, самая расточительная» [60] .

Подведем некоторые итоги советского наследия для национальной военно-политической стратегии. Вопреки всем мифам патриотизма, развитие ВС как системной деятельности хорошо вооруженных и высоко управляемых современных профессионалов было принципиально невозможно ни для дореволюционной России, ни для Советского Союза и по-прежнему нереально для постсоветской России. Главной национальной военной идеей был и остается расчет на перевес в военной силе — «не умением, но числом». Идея героизма как главной военной мощи стала прикрытием двух основных национальных военно-стратегических принципов: человеческие потери никто не берет в расчет («мы за ценой не постоим»); вооруженными силами может командовать кто угодно — от дяди царя до вчерашнего чекиста-сурдопереводчика. Известно, что человеческие и военные потери СССР в Великой Отечественной войне обеспечивались пренебрежением к человеческой жизни и непрофессионализмом тех, кто принимал решения. Самую большую роль в этой «людоедской» стратегии ведения военных действий и отношения к тем, кто воевал, сыграл маниакальный советский вождь, единственной профессией которого до прихода к власти была экспроприация, а главным достижением во власти — репрессии. Он задавал этот стиль благодаря своему тоталитарному руководству Государственным комитетом обороны и Ставкой верховного командования.

Усугубляла последствия паранойи политической власти национальная традиция произвола и бесконтрольности военачальников при минимизации конкретных и определенных требований к их профессионализму. Она прямо вела (и ведет сегодня) к произволу и отсутствию порядка в ВС. Технологическое отставание страны при огромных размерах ВС неизбежно предопределяло и их техническое отставание. Это отставание увеличивал (и увеличивает сейчас) экспорт вооружений и техники сомнительным союзникам и партнерам в долг.