Настоящий церковный взгляд на вещи учитывает прежде всего нравственное состояние народа (ложный патриотизм, кстати, склонен о нравственности забывать). Каково же оно? Достаточно указать хотя бы на необыкновенное распространение супружеских измен и потребительское отношение друг к другу в семьях; в общественной жизни — крайний эгоизм, ложь, безответственность, взяточничество, холопство и отсутствие солидарности между людьми. Невостребованность культурных ценностей, традиционное пренебрежение к человеческой личности, какая-то нечувствительность к грязи — как в прямом, так и в переносном смысле этого слова — все это общие места, всем видимые. Не говоря уже об абортах, разгуле преступности, криминализации общества сверху донизу… Главное здесь даже не сами эти печальные вещи, а то, что все это становится нормой нашей жизни, тем, что люди воспринимают не как уродливую аномалию, с которой нужно что-то делать, а именно как данность, как вполне приемлемое явление. «Запад растлил нас», — кричат ура-патриоты. Церковная точка зрения совершенно иная. Не с Запада, а «из сердца человеческого исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния» …В XX веке русский народ отрекся от веры и уничтожил свою лучшую часть; и сейчас, судя по всему, совершенно не собирается возвращаться к Богу. Возвращаться к Богу — это вовсе не значит заменить коммунистические демонстрации крестными ходами и освящать офисы или воинское оружие, а значит делать жизнь, личную и общественную, более нравственной. Этого совершенно не происходит. Пастырей Церкви мы видим на официальных мероприятиях, а перелома продолжающегося нравственного неблагополучия нации, увы, нет. И вполне можно усмотреть руку Божию в том, что вместе с нравственным происходит и количественное вырождение русского народа — по миллиону человек в год… Сейчас и власть, и общество с тревогой заговорили об этом; но нужно отдавать себе отчет в том, что проблема здесь не столько демографическая, сколько религиозная. Тут бы всем патриотам вспомнить слова В. Соловьева, что истинный патриотизм невозможен без самоотречения, которое, наряду с созидательной деятельностью, подразумевает покаяние, то есть осознание того, что мешает подлинному благу общества. Оно должно выражаться не в декларациях о «вере отцов», а в осознании ошибок перед Христом и, главное, исправлении их. Но нет, мы, похоже, ничего такого делать не будем — да кто такой Христос, и зачем Он нам нужен!? Зато будем кричать: а мы все равно великая, великая, великая Россия, а кто в этом сомневается, тот враг… Игумен Петр (Мещеринов) [38]

социальная диаконическая работа православных приходов фактически до сих пор находится в зародышевом состоянии. Немногочисленные наиболее успешные православные инициативы в этой сфере осуществляются либо монастырями, либо общественными православными организациями, не являющимися непосредственно составной частью церковного прихода. Наиболее распространенные формы диаконической работы приходов — обеспечение питанием бомжей, посещение детских домов для раздачи собранной в приходе гуманитарной помощи и занятий с детьми, гуманитарная помощь в домах престарелых. Совсем малочисленны и редки сестричества, оказывающие помощь больным в госпиталях и на дому. Число приходов, реально осуществляющих диаконическую работу, не превышает десятка на епархию [40] .

Сложная ситуация в современной России требует перенесения акцента на развитие организованных, институционализированных форм социальной работы, заимствования опыта западных благотворительных организаций. Однако достичь этой цели, видимо, не удастся, пока не произошла смена поколений в православном клире. По словам Патриарха Алексия II, «сейчас от пастырей требуются не только такие качества, как сдержанность, осторожность, терпеливость, гибкость, мудрость, спокойствие, дисциплина, которые были столь необходимы в прошедшую эпоху, но инициативность, образованность, коммуникабельность, воспитанность». Очевидно, что формирование нового поколения пастырей невозможно без преобразования системы подготовки кадров православного клира, разворачивания разветвленной сети церковных учебных заведений, что также является серьезной проблемой для РПЦ [41] .

Рукоположение переносит человека в весьма специфическую сферу самооценки и отношений с миром. Мы привыкли быть «над» людьми, «сверху»: нам должны благоговейно внимать, целовать ручку: в сообществе людей мы всегда первые. Мы можем изрекать все, что нам придет в голову («от ветра головы своея», по словам Святейшего Патриарха Алексия II), и люди будут поддакивать нам и потом говорить с придыханием: «Так батюшка сказал!» Нередко мы думаем, что духовный сан делает нас компетентными абсолютно во всем, и считаем себя вправе с уверенностью судить даже о тех вещах, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Мы начинаем злоупотреблять в разговорах особой лексикой: «благословляю», «не благословляю», «за послушание», «смиряйся» и проч. Мы говорим всем (кроме начальства, разумеется) «ты» — в том числе и людям, которые намного старше нас. Мы искренне считаем, что все обязаны почитать нас, и привыкаем к беспрекословному подчинению нашим словам и распоряжениям. От всего этого многие из нас распускаются, начинают манипулировать людьми, считать, что наша паства обязана нам — в немалой степени — и материально… Все это происходит в нашей весьма узкой церковной среде и становится возможным потому, что многие церковные люди переносят (а мы, бывает, их так и воспитываем) смирение перед достоинством Церкви и почтение к священническому сану лично на носителей сана, на нас — независимо от нашего нравственного состояния. Святитель Феофан Затворник писал, что пастырь должен много и долго трудиться над собою, чтобы приобрести уважение и вес, заслужить доверие к себе — оно не обеспечивается автоматически просто наличием сана. Но немало клириков, увы, забывают это. Часто мы вместо образца доброты, такта, деликатности, воспитанности, уважения к людям, понимания их проблем являем собою прямо противоположные качества… От всего этого мы нередко «выпадаем из реальности» и становимся просто неадекватными людьми. Я не раз обращал внимание на то, что многие священники могут общаться только с народом церковным, а с «внешними» не могут — последние, поговорив с таким батюшкой, лишь пожимают плечами и чешут в затылке…

Есть и вторая проблема, препятствующая плодотворному сотрудничеству Церкви и государства. Область этого сотрудничества по преимуществу социальная, и мы совершенно справедливо заявляем, что в определенных социальных сферах опыт Церкви незаменим. Но в данный момент у нас нет сколько-нибудь значимых общецерковных системных разработок, которые позволили бы успешно приложить этот опыт к реалиям сегодняшнего дня. В силу этого все наши благие желания и порывы не идут дальше деклараций или, в лучшем случае, каких-то частных одномоментных акций…

Отсутствие четких социальных программ высвечивает, в свою очередь, еще более важный вопрос — отсутствие системной деятельности внутри самой Церкви.