В России принято считать, что патриотизм и демократия — принципиальные антагонисты в политике. Но такое разделение отнюдь не универсально. Его задает лишь исторически обусловленная специфика российского политического менталитета. Лейтмотив всей истории России: главное — это интересы государства (вспомним популярную советскую песню «Жила бы страна родная, и нету других забот…»). Реализацию этого принципа афористически резюмировал великий русский историк Василий Ключевский «Государство пухло, а народ хирел». Сто с лишним лет спустя английский историк Джефри Хоскинг выдвинул тезис, что в России «строительство государства мешало строительству нации».

Поскольку Россия пытается излечиться от своей тысячелетней великодержавной тоталитарности лишь около двадцати лет, то результаты этого лечения пока ничтожны. Глухой забор между интересами власти и граждан по-прежнему сохраняется, а российскую демократию никак нельзя назвать конституционной. Ведь значительная часть отечественного законодательства находится в непримиримом противоречии с Конституцией РФ, а большая часть правоприменительной практики антиконституционна.

В то же время сохраняется традиционная двойственность стиля политической деятельности в России — одно дело идеология как пропаганда и агитация, другое — реальная политика. Во многом это диктуется тем, что для большинства россиян (в том числе и ученых, и учителей, и особенно для политической элиты) характерно традиционно произвольное обращение с фактами — истории, культуры, и особенно статистики, а для коммунистов и патриотов за немногими исключениями — и с русским языком, и с элементарной логикой. Все это определяет специфику российской политической деятельности, непонятную для наблюдателя из стран с вековыми традициями демократии. Для него сильное государство — это государство, базисом которого является взаимность личной ответственности граждан перед собой и обществом и ответственности власти перед гражданами. Поэтому на Западе не могут понять традиционную российскую логику взаимной безответственности по отношению к населению тоталитарной государственной власти и россиян к себе самим и обществу в целом. В связи с этим очевидно, что падение тоталитарных режимов вовсе не приводит к прямому и быстрому переходу к демократии, так как общество выбирает и принимает лишь ту власти, которая состоит из его наиболее типичных представителей. Поскольку изменение принципов деятельности политической власти означает и изменение мировоззрения большинства населения, постольку это долгий последовательный процесс смены национальных приоритетов.

По мнению великого психолога Курта Левина, «авторитаризм сам навязывается индивиду, а демократии же он должен научиться… научиться демократии — это значит развить у себя определенные валентности, ценности и идеологии… овладеть определенными техниками…». Сегодня мы все, и наша политическая элита в том числе, находимся в самом начале этого пути. А потому хотелось бы, чтобы ожидаемый в апреле 2005 года двадцатилетний юбилей перестройки совпал с окончанием идеологического введения в демократию. Сегодня одна из главных проблем современной России — несоответствие уровня дееспособности ее политической элиты масштабам и сложности стоящих перед ней проблем. Это неизбежно означает необходимость ухода с большой политической арены российской политической элиты эпохи постперестроечных реформ. Для нее пришло время стать персонажами политической истории СССР и России, а не действующими фигурами реальной политики.

Для мировоззрения русских патриотов всегда была и остается характерной антагонистическая внутренняя противоречивость. Чтобы это обнаружить, достаточно сопоставить их базисные тезисы (аксиомы) и практическое развитие патриотической идеологии. Главные аксиомы: «Россия для русских», поскольку русские составляют абсолютное большинство населения (этот лозунг, по свидетельству генерального директора Центра этнополитических исследований (ЦЭПРИ) Эмиля Паина, поддерживают свыше 60 % представителей этнического большинства и отстаивают свыше 200 общественных организаций). «Русский народ — великий (самый великий в мире) народ», что развивается через ряд других аксиом: «российская культура — самая великая мировая культура»; «православие — самая великая и правильная христианская религия», «русские — самый добрый и терпимый народ на свете». Казалось бы, процессы колонизации (и сохранения территории колоний) прямо противоречат идее «Россия для русских». Но нет, вся российская история свидетельствует, что патриоты, ратуя за «сохранение и развитие национальных границ» (т. е. за захват территорий других народов), одновременно обвиняли и обвиняют эти колонизированные, как правило, против их воли, народы в нанесении вреда русским.

Есть и другое вопиющее противоречие. Хотя основной идеей русского патриотизма являются утверждения о величии русского народа и его доминировании, патриоты во всех бедах и проблемах своего народа традиционно обвиняют евреев и неких «жидомасонов» — теоретически трудноопределимую категорию. Но сложно вообразить, что могло и может подчинять элиту великого и могучего русского народа власти незначительного и ничтожного (с точки зрения патриотов) национального меньшинства — евреев, число которых в стране никогда не составляло и трех процентов от численности русских. К тому же права евреев и в Российской империи всегда, и большую часть времени существования СССР были значительно меньше, чем у русских. В империи — черта оседлости, процентная норма и т. д., в Союзе — знаменитая «пятая группа инвалидности».

В СССР, согласно опубликованным в Известиях ЦК КПСС данным, в структуре высшей партийной власти (члены и кандидаты в члены Политбюро (Президиума), Оргбюро и Секретариата ЦК КПСС) за период 1919–1990 гг. из 193 человек было 12 евреев (10 до 1929 года, 2 с 1930 по 1939, ни одного за следующие 40 лет). Притом что русских было 131,5 (Фрунзе — наполовину). А сегодня большинство евреев и большая часть евреев наполовину и даже на четверть эмигрировали из России. Оставшиеся в стране две с лишним сотни тысяч евреев — это, главным образом, пожилые люди, как правило, не говорящие по-еврейски и отнюдь не просионистски настроенные, т. е. фактически русские интеллигенты. Потому невозможно представить, что евреи могли и могут иметь такое влияние в стране, в которой самый великий и могучий народ в мире составляет абсолютное большинство. И наконец, если русские патриоты констатируют величие русского народа и одновременно его особую доброту и терпимость, то почему они так упорно призывают россиян к непримиримой борьбе с «русскоязычными» вплоть до их физического уничтожения?

Эту синкретическую систему мышления русского патриота, которая строится на противоречащих друг другу вплоть до конфликта основных постулатов, можно назвать постмодерном «а ля рюс» или аграрным постмодерном. С одной стороны, в русском патриотизме доминирует система ценностей аграрного общества, с другой — в его идеологии присутствует плюрализм взаимоисключающих мнений, характерный для традиционного общества. Понять эту странную логику патриотической идеологии (которую в России традиционно называют женской) можно, лишь нарисовав культурно-психологический портрет типичного русского патриота и одновременно рассмотрев исторические корни русского патриотизма.

Сегодня главные задачи типичного русского патриота: доказывание величия России и борьба с ее врагами — «жидомасонами», американцами, кавказцами и многими другими. Патриот уверен, что весь западный мир ополчился на Россию и на него лично, а евреи — это главные эмиссары этого мира. А поскольку он, как правило, усердно поддерживает национальную традицию «на Руси есть веселие пити, нельзя без того жити», то его поведение подозрительно напоминает известный комплекс мании величия и мании преследования, который, как известно наркологам, присущ сильно пьющим. В то же время патриот как бы доказывает правоту знаменитого афоризма Шопенгауэра, поскольку парадоксальным образом все, чем он так гордится как выдающимися свойствами русской нации, не принадлежит к его личным достоинствам.