Вглядываясь на деревянное распятие, прибитое к стене, я понимаю, что для спасения моей душонки «Аве Мария» недостаточно.

ТРИ

КАК УБИТЬ ПРЕПОДОБНОГО

Как только я открываю входную дверь, я знаю, что все вот-вот пойдет прахом.

— Мама? — зову я, бросая ключи в фарфоровую чашу, что стоит с армейской точностью на столике в прихожей.

Весь мой дом обставлен таким образом на случай, если он когда-нибудь решит вернуться. Мама не хочет, чтобы что-то стояло не на своем месте, если вдруг этот нахлебник, обрюхативший ее, — он же мой папаша, — провальсирует через парадную дверь. Она хочет, чтобы он поверил, что наша безупречная жизнь была поставлена на паузу ради него, пока мы ждали его возвращения.

Этого никогда не произойдет.

Она знает это.

Я знаю это.

Однако она цепляется за несбыточную надежду — получить свое «долго и счастливо». Которое она так или иначе заслуживает. Но жизнь устроена иначе. Нам ничего не причитается. Мы работаем для того, чтобы неприятности случались. Мы работаем, чтобы улучшить свои жизни, чтобы не ждать, тоскуя по бесполезному уебку, дважды сравшему на семью, которую он никогда и не хотел.

В доме мертвая тишина, что никогда не является хорошим знаком.

Осмотрев гостиную, я вижу, что она не сидит на своем обычном месте, у окна, на случай, если он пройдет мимо.

Перепрыгивая через две ступеньки на лестнице, я стремглав бросаюсь к ее спальне. Дверь приоткрыта, и когда я распахиваю ее плечом, то вижу хорошо знакомую картину: красные и белые таблетки разбросаны по белому ковру, неподалеку пустая бутылку дешевого скотча, и тело моей мамы в коматозном состоянии, лежащее поверх шелкового пододеяльника.

— Ради всего херового, — ругаюсь я себе под нос и бегу к ней. — Джун! Очнись, блядь!

Я слегка похлопываю ее по щекам, пытаясь получить ответ.

Она просто стонет. По крайней мере, жива.

Подняв ее обмякшее тело на руки, я несу ее в ванную. Повернув кран, я затаскиваю ее задницу в душ и позволяю холодной воде вбить в нее хоть какого-то здравого смысла.

Я отхожу, скрещивая руки на груди, и жду, когда она придет в себя. Это уже третий раз за неделю, а сегодня только среда.

Ее глаза распахиваются, прежде чем она осознает, что ее окатили холодной водой. Она вскрикивает и отползает, ударяясь спиной о белую кафельную стену.

— Ты испортил мое платье, — невнятно говорит она, пытаясь встать, но она никуда не денется. — Твоему отцу нравилось это платье.

— О, долбанная брехня, — парирую я, не заинтересованный ее представлением. — Он не придет, мама. Когда ты свыкнешься с этим? Он эгоистичный чмошник, который ни разу не подумал о нас!

— Ты ничего не знаешь! — рыдает она, смахивая с глаз намокшие волосы. — Он меня любит. Он сказал, что будет заботиться обо мне. Без него я ничто. У меня ничего нет.

Она тянется за моей бритвой, возясь с извлечением лезвия.

Ее действия доказывают, какими эгоцентричными говнюками являются оба моих родителя.

— Ты этого, блядь, хочешь? — кричу я, приседая перед душем и залезая к ней, борясь за бритву.

Меня омывает холодная вода, но мне пофиг. Я больше ничего не чувствую. Я оцепенел.

— Я хочу сдохнуть! Дай мне сдохнуть! — вопит она; ее слезы смешиваются с каплями воды, льющимися вокруг нас.

Сжимая ее запястье, я заставляю ее бросить бритву. Она скользит по полу душевой.

— Я не позволю тебе разрушить свою жизнь из-за того, кому поебать на нас. Может, ты и не хочешь жить, но я отказываюсь позволять этому мудачью обосрать нам обоим жизнь.

Ее глаза умоляют меня помочь сделать так, чтобы боль ушла. Я переношу боль за двоих, поэтому залезаю в душ вместе с ней.

С водой, что мочит нас обоих, я крепко обнимаю ее, предоставляя ей свою силу, ибо таковой у нее нет.

— Я люблю тебя, мама. И хотел бы, чтоб и ты любила себя.

Она всхлипывает у меня на плече, ее крошечная фигура вздрагивает в моих руках. Я позволяю ей скорбеть о жизни, которую она хотела, но так и не получила.

— Он любил меня. Действительно любил, — шепчет она, как испорченная пластинка, которую заклинило. — Ты выглядишь точь-в-точь как он. Он был так красив. Популярен. Так умен, прямо как ты. Ты станешь кем-то. Ты изменишь мир.

Протянув руку над головой, я выключаю воду, но не отпускаю маму.

Как бы мне ни хотелось, чтобы она перестала быть жертвой, я все равно люблю ее. Она всегда старалась изо всех сил, когда я рос. Она старалась быть хорошей мамой.

Но мы всегда были на мели.