Я был ребенком, носившим вещи на два размера больше. Ребенком с чудной стрижкой, потому что мама подстригла его, дабы сэкономить деньги.

Когда мне было одиннадцать, я осознал, что жизнь совсем не такая, какой ее изображают по телевизору. Семейка Брэди6 не являлась представителем идеальной американской семьи. Синди и Бобби целовались в конуре, когда им было по девять лет, Грег трахал Кэрол, а мистер Брэди был скрытым гомосексуалистом.

Жизнь изменилась, и никакого отношения к «Семейке Брэди» это не имело; все было связано с тем, что у Джун случился срыв. Он приближался. Были тревожные сигналы. Но было слишком поздно, и когда она сорвалась, она сорвалась сильно.

Я нашел ее без сознания на полу в ванной, поскольку она проглотила отпускаемые по рецепту таблетки и запила их бутылкой Джека7. Я позвонил в девять-один-один, которые проинструктировали меня, как вернуть маму к жизни.

Тот день навсегда изменил меня.

Джун сочли никудышной матерью, и после этого меня упрятали в католический приют для мальчиков святого Павла.

Я презирал каждую притворную улыбочку, каждое пустое обещание. Они собирались дать то, чего не смогла дать моя мама, но я за милю чуял их брехню. Для них я был всего лишь еще одним невинным мальчишкой, которого они могут покалечить ради своих нездоровых отклонений.

За запертыми дверьми было ясно, что я должен был есть, спать и дышать тогда, когда мне скажут братья, и если я ослушивался, то был наказан, и под наказанием я имею в виду голод, побои и запирание в темноте.

Однако быть запертым в темноте, вдали от общества, было не так уж и плохо — именно здесь я учился выживать. Обо мне забыли, и благодаря этому я мог прокрадываться в тень и выскальзывать из тени наружу.

Именно здесь я начал воровать, чтобы улучшить свою жизнь, а также жизни других мальчиков, боявшихся темноты. Не столько самой темноты, сколько того, что таилось в ее туманных глубинах.

Преподобный Франшо был спасителем Приюта для мальчиков святого Павла. Он не мог никому причинить вреда. Его считали городским героем, поскольку он «спас» нас, мальчиков, которых большинство забраковали. Но внешность обманчива, потому что, когда Преподобный спускался по ступенькам в темный подвал с ремнем в руках, я знал, что это был последний раз, когда я позволю кому-либо вновь причинить мне боль.

Преподобный был педофилом. Ему нравилось, когда юные мальчишки называли его папочкой.

Но я ни за что не называл бы его словом, которое должно было подразумевать защиту и заботу, поэтому в ту дождливую ноябрьскую ночь, когда он спускался по этим ступеням, я вырвал ремень из его руки и продемонстрировал ему, кто его папочка.

— На колени, Франшо, — сказал я, натягивая толстый ремень между своими ладонями.

— Я тебя упрячу в тюрьму надолго. Ты просто…

Удар!

Преподобный издал страдальческое «уф-ф», когда я опустил ремень на его спину.

— Ты что, плохо слышишь, старый пердун? Я сказал… на… свои… ебанные колени.

У него не было другого выбора, кроме как сдаться.

— Прошу, не делай мне больно. — Его мольбы были омерзительны. Он не имел права молить о милосердии, поскольку он никогда не предоставлял той же участи тех, кого растлевал.

— Я разнесу этот дом лжи, если ты хоть раз прикоснешься к кому-то из пацанов. Мы поняли друг друга?

Он переплел свои руки, покрытые печеночными пятнами.

— Пожалуйста…

Хрясь!

Его голова откинулась назад, когда я ударил его кромкой ремня по лбу. Струйка крови стекала по его лицу.

— Что скажет духовенство?

Я пожал плечами, ничуть не обеспокоенный его мольбами.

— Скажи им, что это стигматы, раз уж ты возомнил себя долбанным богом. Но знаешь, кто ты?

Хрясь!

Вопрос был риторическим, ибо его время для разговоров закончилось.

— Ты — маньяк.

Хрясь!

— Волк в овечьей шкуре.

Хрясь!

Преподобный полз на четвереньках, отчаянно пытаясь удрать, но он никуда не делся. Каждый раз, когда он убегал, я бил его — снова и снова.

— Ты покинешь это место. Сегодня вечером. Если этого не случится, то Воскресная месса только что стала намного интереснее, потому что я покажу видео, на котором ты и малыш Томми — в чем мать родила — играете вместе в чехарду.

Он знал, что я не лгу, поскольку это в действительности произошло.