По крайней мере частичная ложь. Рени плотно зажмурила глаза, когда ее накрыла новая волна боли, потом заставила себя снова открыть их. Темнело.

— Я сказала ему, что он должен помочь нам защитить тебя.

— Ты его убила?

— Конечно, нет. Он был моим другом. Морис был тем, кого твой папа называл птичка-помощник.

Она имела в виду птиц, которые не размножаются, а вместо этого помогают другим в стае растить потомство.

— Это жестоко.

— Ты же знаешь отца. Ему во всем нужно было найти аналогии с птицами. При всем этом Бен был хорошим отцом.

— Как ты можешь говорить такое?

— Он заботился о тебе, когда я не могла. Он тебя хоть раз ударил? Шлепнул? Сексуально домогался? Нет.

— Он сделал меня наживкой.

— Тебе нравилось.

Она была слишком слаба, чтобы как следует разозлиться, и лишь прошептала:

— Я была слишком мала, чтобы понять, что происходит…

— Именно. После ареста твоего отца мне не хватало этого всего, но есть причина, почему среди убийц больше мужчин, чем женщин. У нас не хватает сил, чтобы избавиться от тела.

— У тебя был Морис.

— Временами он бывал несговорчив.

Возможно ли, что это ее мать была одержима? И это она вовлекла отца? Двое убийц с одинаковой манией — невероятное совпадение. Но такого человека, как отец, доброго и покладистого, можно было втянуть в эту практически секту, секту на двоих. Троих, если включить Мориса.

— Я здесь умру, — проговорила Рени, не чувствуя ничего, кроме безропотного облегчения.

— О, дорогая. Я не допущу, чтобы с тобой случилось что-то плохое.

Это она хотела убедить Рени, что приведет помощь, или ушла в глубокое отрицание собственных действий?

Розалинда посмотрела на небо.

— Скоро стемнеет. Принести тебе что-нибудь, пока я не ушла?

Навыки выживания вспыхнули в Рени, и она проявила практичность.

— Воды.

— Я принесу. А когда вернусь в город, вызову помощь и расскажу им, где ты.

Снова ложь.

— Не надо.

«Ш-ш. Все будет хорошо. Просто закрой глаза и поспи, а когда проснешься, кто-нибудь уже будет здесь».

Похоже на слова, которые, как Рени теперь вспомнила, говорила ей мать в парке, в машине.

— А когда вернусь в город, то свяжусь с твоей подружкой Габби и узнаю, не встретится ли она со мной, ну, то есть с тобой, чтобы я передала ей подарок, который ты собиралась для нее сделать.

Рени заставила свое сознание вернуться в настоящее. Как она, раненая, может это остановить?

— Может, мы даже встретимся в парке. Память — смешная штука. Меня беспокоит, что она может припомнить после разговора с тобой. Она помнила Мориса, может в конце концов вспомнить и меня.

— Не надо, — попросила Рени, ища доводы, чтобы убедить мать в неразумности такого поступка. — Ты попадешься.

Розалинда направилась к выходу из каньона. Шагая, она ответила через плечо:

— Тут круто. Спасателям придется быть осторожными. Я непременно скажу им.

Она помедлила и обернулась.

На секунду Рени показалось, что сердце матери дрогнуло.

Но нет.

У нее нет сердца. И, как ни странно, Рени приободрилась, когда наконец смогла признать это. Так много вещей никогда не имели смысла. Их натянутые вымученные отношения. То, что мать никогда не подозревала отца в убийствах, хотя они делили одну постель. Можно было задаться вопросом, почему Рени, полицейская, так и не увидела этого. Но все бихевиористы знают: идею, знание, любовь, ненависть, сформировавшиеся в детстве, очень трудно перенаправить, потому что они очень глубоко укоренены и воспринимаются как норма.

— Тебя очень любили, — сказала Розалинда с ясной улыбкой. — Отец обожал тебя. Я обожала тебя, но ты безраздельно владела его сердцем. Хочу, чтобы ты это знала.

«Обожал тебя». Прошедшее время. С этими последними словами она ушла и скрылась за громоздящимися валунами.

Никто никого не дурачил. Обе знали, что она не вернется и никаких спасателей не будет. А Габби Саттон грозит серьезная опасность.

Розалинда почувствовала, что что-то не так, в ту секунду, когда Рени вышла к ней на террасу. Бедная девочка старалась это скрыть, но от матери не скроешь. У нее не осталось выбора, но Розалинда была рада, что оставила дочь в пустыне, которую та так любила.

О многом Розалинда сказала правду. Она действительно любила дочь. Она просто не могла допустить, чтобы мир узнал ее вторую натуру. Существовало две Розалинды: одну уважали за благотворительную деятельность, а другую немного слишком тянуло к убийству.

Многие бы удивились, узнав, что она никогда ничего не сделала ни одной из девушек, которые жили в ее доме. Это было немыслимо. Эти девушки нуждались в ней и будут нуждаться. Помогать людям, выручать их, спасать их жизни — это доставляет радость. Ей нравилось заботиться о слабых и беспомощных. Это позволяло ей нравиться самой себе, но вот материнство — это не ее. Материнство несло обещание исполненного предназначения, обещание некоего благословенного события, которое сделает тебя завершенным, цельным. Но в реальности это не цельность, а дыра, — дыра, через которую вытечешь весь без остатка.