— Я без тебя умру.

Она отрицательно покачала головой. Сердце разры валось от боли, но какое это имело значение!

Рождественская суета наконец-то пошла на убыль. Париж погрузился в спокойный зимний сон. Габриэль, наконец, почувствовала, что снова может дышать. В последние дни перед Сочельником куда бы она ни пошла, ей казалось, будто она вот-вот задохнется в огромной толпе людей, которая, как вулканическая лава, заполнила универмаги и магазины на Гран Бульвар. В ателье и примыкающем к нему магазине сотрудницы сбивались с ног, один за другим приходили мужчины, чтобы в последний момент еще успеть купить подарок жене, любимой женщине, матери, сестре, дочери или еще какому-нибудь члену семьи женского пола. Ведь французские семьи отличаются многочисленностью.

Для Габриэль Рождество по многим причинам перестало быть праздником. Приближалась годовщина смерти Боя, и она словно заново переживала те чудовищные минуты, когда Этьен Бальсан сообщил ей, что Бой уже никогда не вернется. Она даже иногда жалела, что прогнала Стравинского — утонув в его любви, она могла бы забыть обо всем хоть на время. Друзья не могли заменить ей возлюбленного — как ни старались Мися и Хосе, и даже Этьен, пригласивший ее погостить в Руалье. Вместо того чтобы впустить Игоря в свою жизнь, она отправила подарки его жене и детям. И только потом узнала, что православные христиане празднуют Рождество не двадцать пятого декабря, а позже, в день Богоявления.

Тем временем покупательский пыл католиков и протестантов все больше набирал обороты, и цены на ароматы были высокими. Когда в понедельник после праздников Габриэль не спеша прогуливалась по парфюмерному отделу «Галери Лафайет», ее взгляду предстали пустые полки, которые еще совсем недавно буквально ломились от красивых коробочек с драгоценными флаконами внутри. Франсуа Коти, вероятно, досталась самая большая прибыль, но Поль Пуаре и братья Герлен, скорее всего, не сильно от него отставали. Габриэль досадовала, что другим с легкостью удавалось то, чего она добивалась так безуспешно. Она уже почти потеряла надежду отыскать формулу своей туалетной воды. Рукописи Екатерины и Марии Медичи обошлись ей в целых шесть тысяч франков, но оказались совершенно бесполезными. Специально нанятый историк обнаружил в них ровно столько, сколько химики Коти в носовом платке — то есть ничего, что могло бы ее порадовать. Мися в очередной раз оказалась права — надо было ее послушаться.

У дверей «Галери Лафайет» портье подозвал такси. До «Кафе де ля Пэ», где они с Мисей договорились встретиться, было всего пару шагов, но начинающийся дождь со снегом не располагал к прогулке.

В кафе на первом этаже «Гранд-отеля» было не так многолюдно, как обычно. Огромный зал с изящными колоннами и великолепными фресками всегда был битком набит посетителями, свободных столиков было не найти, а дополнительные стулья загромождали проходы, чрезвычайно осложняя работу официантов. Но сегодня тут было на удивление свободно, так что Габриэль сразу заметила подругу, хотя ту и загораживала кадка с пальмой. Мисина фетровая шляпка от Шанель была отличным опознавательным знаком.

— Ты сегодня рано, — констатировала Габриэль после традиционных приветственных поцелуев.

— А вот ты опоздала, — с улыбкой пожурила Мися. — Надеюсь, кофе, который я тебе заказала, еще не превратился в мороженое.

Габриэль со вздохом пожала плечами и опустилась на стул, услужливо пододвинутый официантом.

— Прости, в «Галери Лафайет» я забыла о времени, — призналась она и, взглянув на молодого человека за ее спиной протягивающего меню, добавила: — Спасибо, кофе у меня уже есть, больше пока ничего не нужно.

— Шампанского мы выпьем позже, — уверенно сказала Мися. — Нужно выпить за то, что Игорь Стравинский больше тебя не донимает, — продолжила она, когда официант удалился.

— Я не видела его с премьеры, — поспешно ответила Габриэль. Ей было не по себе — начало разговора ей не понравилось. С чего вдруг Мися завела речь о Стравинском?

После той вечеринки то и дело появлялись слухи о романе между ними, но Габриэль упорно их опровергала. С тех пор она не позволяла себе никаких опрометчивых поступков и надеялась, что суета праздничных дней пойдет на пользу если уж не ей самой, то хотя бы ее репутации. Парижане в эти дни настолько поглощены своей жизнью, что вряд ли обратят особое внимание на короткую, незначительную интрижку.

— Этот мужчина невыносим, — твердо заявила Мися. — Гений, бесспорно, но в жизни совершенно невыносим. Радуйся, что ты от него избавилась.

Габриэль задумчиво помешивала кофе, несмотря на то что в нем не было ни сахара, ни молока. Значит, подруга по-прежнему сгорает от любопытства.

— Стравинские по-прежнему живут в моем доме. — Она произнесла это так, будто говорила сама с собой. Затем, подняв голову, добавила: — Но если ты хочешь выпить за то, что он оставил меня в покое, — давай, я не против. Он действительно меня избегает. — Чего она сама никак не ожидала. — Ну что, ты довольна? — закончила она раздраженно.

Мися лишь отмахнулась.

— Коко, мы хотим, чтобы ты была счастлива. Поверь мне. Хосе даже пришлось поговорить с ним по душам ради тебя.

Габриэль в изумлении уставилась на подругу. Так значит, она начала весь этот разговор для того, чтобы посвятить ее в подробности, о которых она и понятия не имела?! Ну что ж, во всяком случае, она хотя бы узнает какие-то новости.

— Хосе пришлось сделать что?..

— Он объяснил Стравинскому, что Бой просил его — Хосе — заботиться о тебе. Это ведь так, ты согласна? Он чувствует свою ответственность, понимаешь? Мы оба чувствуем.