— Ну, конечно… — послушно пробормотала Габриэль.

Честно говоря, она не помнила, чтобы Бой хоть раз просил Серта о чем-то таком, но сердечность Хосе, безусловно, тронула ее. Хотя она почти не сомневалась, что это все идея Миси.

— Мой дорогой муж назвал Стравинского… — Мися замялась, затем смущенно улыбнулась и пояснила: — Ну в общем, он употребил одно грубое слово, которое не должны произносить дамы. — И, наклонившись к Габриэль, прошептала с плохо скрываемым восторгом: — Он назвал его говнюком!

— Ты хочешь сказать, что Хосе так сильно переживает за меня, что не придумал ничего лучше, как назвать Стравинского говнюком?..

Габриэль не знала — расхохотаться или разозлиться. Но голос ее дрогнул.

— Нет. Конечно, не поэтому. — Мися захихикала и снова откинулась на спинку стула. — Он назвал его так, потому что это правда. Наш с тобой друг как раз и есть самый настоящий… ну, в общем, ты поняла.

— А вам не кажется, что это уже перебор?

Мися саркастически усмехнулась.

— Я тебя умоляю! Он женатый человек. Отец четверых детей. И при этом повсюду трубит о том, что он тебя любит и хочет на тебе жениться. Страшно подумать, что будет с его больной женой, у нее ведь совершенно нет денег.

— Знаю.

Габриэль опустила глаза, чтобы скрыть от подруги, как взволновал ее этот разговор.

Мися была абсолютно права. И то, что Хосе Серт втайне от нее, оказывается, отстаивал ее интересы, не возмущало Габриэль. Что ее действительно раздражало, так это то, с какой страстью Мися и Хосе вмешивались в ее личную жизнь. Это так же утомительно, как и поклонение Стравинского — навязчиво и совершенно излишне. Правда ли Мися желала ей добра, пусть и таким странным способом — или в ней говорит ревность? Ревность к женщине, которая, как Мисе казалось, лишила ее очередного поклонника из круга Дягилева.

— Я не люблю Стравинского. И никогда не вышла бы за него замуж. Но спать с ним мне понравилось, — справедливости ради, она позволила себе произнести это вслух.

— Если бы этим все и ограничилось… — Мися вздохнула. — Судя по всему, он относится к вашей… к вашему роману гораздо серьезнее. Дягилев говорит, он просто помешался на тебе.

Странное чувство охватило Габриэль… То же самое она ощущала во время ежегодных модных показов, когда представляла новые коллекции избранной публике. Восхищение и признание — вот что было ее волшебным эликсиром. Французские королевы эпохи Возрождения жаждали мудрости и вечной красоты, для Габриэль же смысл существования заключался в вечном стремлении к успеху и одобрению — и в работе, и в личной жизни. Так было, еще когда она исполняла дурацкие песенки в кафешантане и впервые в жизни услышала аплодисменты зрителей. А позже именно поэтому бесстрашно взобралась в седло, желая доказать Этьену Бальсану, помешанному на лошадях, что она прекрасная наездница, а потому и подходящая спутница для него самого. Хотя ни то, ни другое не было правдой. Затем она стала модельером, и к ней пришел успех, а вместе с ним и восторг от осознания, что у нее настоящее чутье в этом деле. Но даже бурные овации ее почитателей меркли перед страстью гениального музыканта. И то, что он любил ее, Габриэль Шанель, сироту непонятного происхождения, так сильно, что ради нее был готов на что угодно, стало для нее чем-то вроде посвящения в рыцари.

— Ни одна приличная дама не зайдет в твое ателье после такого. — Мисин голос доносился будто откуда-то издалека. Очевидно, подруга продолжала свои рассуждения, пока Габриэль погрузилась в воспоминания. — Даже самые безнравственные особы будут тебя презирать. Стравинский, разумеется, думает только о себе.

Его не заботит, что скажут люди, если ты оставишь бедную Екатерину без мужа.

— Вот уж чего я точно делать не собираюсь.

— Слава богу! — Возглас Миси в полупустом зале прозвучал слишком громко. Официант поспешил к их столику, решив, что они собираются сделать заказ. Еще пребывая в своих размышлениях, Мися вопросительно уставилась на него. — Что такое?

— Принесите нам, пожалуйста, бутылку шампанского, — попросила Габриэль, придя таким образом на помощь им обоим. — Мадам Серт хочет произнести тост. — Улыбка скользнула по лицу Габриэль, она вдруг вспомнила свою романтическую венецианскую историю. — Ты знала, что русские обожают длинные ТОСТЫ?

— Ма chere, ты забыла, что я родилась в Петербурге? И хоть я не росла в царской России и вообще навсегда уехала оттуда, мой отец позаботился о том, чтобы я хорошенько изучила русский менталитет. — Мися проводила взглядом официанта, спешившего выполнить их заказ, и добавила: — Могу поспорить, у этого симпатичного молодого человека русские корни. Куда ни посмотришь — всюду русские. Париж полон эмигрантов.

— Мне кажется, я все больше влюбляюсь в славянскую культуру. Она напоминает мне Овернь — мою родину. Для французов я, наверное, тоже восточный человек, как ты думаешь?

Мися рассмеялась.

— Ну уж не знаю, Коко.

Радуясь, что тема Стравинского закрыта, по крайней мере пока, Габриэль заговорила о том, что ей пришло в голову после того волшебного вечера с Дмитрием Романовым.

— Я подумываю о том, чтобы нанять в манекенщицы русских эмигранток. Как ты справедливо заметила, в городе их полным-полно, и все они дворянки.

— Коко, твой стиль — это воплощение французской элегантности. Не уверена, что твои покупательницы одобрят подобный реверанс в сторону русского царского двора.

Габриэль пожала плечами.

— Я же не собираюсь одевать их как крестьянок. Хотя… — Она вдруг умолкла, застыв, будто ее поразила молния. — Немного вышивки в народном стиле — это было бы совсем неплохо. Во всяком случае, какая-то совершенно новая эстетика для моей коллекции.

— Не забывай, «Весну священную» хорошо приняли только в переработанном варианте — где как раз не было ничего фольклорного.