— Труппу Дягилева пригласили в турне по Испании, — сообщил ей однажды Стравинский глубокой январской ночью, в один из тех редких моментов, когда они не предавались любви. — Испанцы непременно хотят увидеть новую «Весну священную».

Габриэль лежала рядом с закрытыми глазами.

— Да, знаю, — сонно пробормотала она. — Сергей мне сказал.

И — Мне придется поехать с ними. Никто не сможет дирижировать лучше меня. Представь, если мою музыку неправильно прочтут — это будет катастрофа.

— Да. Ты прав…

Она чувствовала такую усталость, что с трудом понимала, о чем он говорит.

— Но я не могу! — Его возглас был полон отчаяния, казалось, еще немного, и он заплачет. — Как я могу тебя оставить?

Габриэль вдруг охватило удивительное спокойствие. Она поняла, что не будет скучать. Оставалось что-то еще, но это что-то уже не поддавалось осмыслению, и, почти проваливаясь в сон, она прошептала:

— Я тебя не понимаю.

Он не ответил, и Габриэль надеялась, что разговор окончен. Но он вдруг заговорил снова.

— Коко, я не поеду в Мадрид без тебя. Ты поедешь со мной.

— Это невозможно, — ответила она, не раздумывая.

В следующую секунду она пожалела об этом — не стоило спорить с ним сейчас, Игорь наверняка воспримет это как вызов, чтобы настаивать на своем. С другой стороны, если она и была в чем-то уверена, так это в том, что не поедет с ним в турне. Из-за его жены. Из-за сплетен. И потому, что не хочет. Сон как рукой сняло.

Она открыла глаза. Узкая полоса света от фонарей на Вандомской площади пробивалась сквозь щель между шторами и освещала его взбешенное лицо. Он явно не был готов смириться с судьбой, уготовившей ему успех в творчестве и драму в любви.

— Я не могу вот так взять и уехать из Парижа. — Она попыталась произнести это как можно мягче. — У меня ателье, ты забыл? Прежде чем куда-то уехать, я должна все подготовить. На это нужно время.

— Но я не могу остаться и наблюдать, как моя музыка странствует по свету.

— Я понимаю, — Она приподнялась, облокотившись на локоть. — Поэтому ты поедешь в Испанию. Без меня, но со своей музыкой.

Мысль о том, что благодаря его отъезду ее наконец-то снова ждут спокойные вечера, а главное — ночи, полные безмятежного сна, была так притягательна, что она с трудом подавила радостный возглас. Она не хотела его обижать.

— Умоляю тебя — поехали со мной! Хочешь, я встану перед тобой на колени?

Только этого ей не хватало.

— Не надо, — ответила она спокойно. — Прошу тебя. Не сходи с ума, это глупо.

— Мне все равно.

— Зато мне не все равно.

Они смотрели друг на друга в упор. Ей показалось, она слышит, как хрустнули его яростно сжатые челюсти.

Поддавшись внезапному порыву, она пообещала:

— Я приеду. Разберусь с делами и приеду к тебе.

Он на секунду опешил — очевидно, такой вариант даже не приходил ему в голову. Своей мягкой рукой музыканта он с такой силой сжал ее руку, что она вскрикнула.

— Мне больно!

Но он не слышал.

— Коко, ты моя, ты слышишь! Пообещай мне, что как можно скорее все уладишь и приедешь в Мадрид! Поклянись, что приедешь ко мне!

Габриэль закрыла глаза. Она вновь видела перед собой каменный пол, покрытый мозаикой. Один, два, три, четыре, пять… Назавтра в церкви ей пришлось бы покаяться в том, что она солгала.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

— Обещаю.

Привычным движением Габриэль одну за другой вытаскивала булавки из игольницы на запястье, драпируя складками плотную хлопковую ткань. Окинув критическим взглядом свою работу, она вытащила одну булавку, сжала ее губами, вместе с дымящейся сигаретой, и закрепила складку по-другому. Она всегда использовала миткаль в начале работы и лишь позднее выбирала подходящую ткань для каждой конкретной вещи. Хорошо скроенный миткаль — вот в чем крылся секрет ее идеальных силуэтов. И в драпировке, идущей от линии спины. Габриэль была убеждена — все движение идет от спины, поэтому именно там требовался крой настолько свободный, насколько это возможно.

На секунду все поплыло у нее перед глазами, ноги подкосились от усталости. Уже несколько часов подряд она безуспешно пыталась создать вечернее платье. Надо сделать перерыв. Ее модель проявляла чудеса терпения и, очевидно, легко могла бы позировать художнику, однако Габриэль боялась, что сама вот-вот окончательно перестанет соображать. Позволить себе такую слабость в своем ателье недопустимо. Поэтому, стиснув зубы, она отогнала мысли об отдыхе и натянула свернутую в подобие рукава ткань на руку молодой женщины, которая была выше Габриэль минимум на голову.