— Думаю, нужно просто правильно выбрать момент, — спокойно возразила Габриэль. — В любом случае многие русские девушки хорошо двигаются, потому что с детства обучались этому на уроках танцев, и у них превосходные манеры. Мне кажется, это будет прелестно, если мою новую коллекцию представят принцессы и графини!

Пока это была всего лишь идея, но Габриэль так вдохновилась ею, что с радостью приступила бы к ее воплощению в тот же день. Мысленно она уже вела телефонные переговоры и приглашала кандидаток к себе в ателье на пробы.

Официант вернулся к их столику с бутылкой шампанского в ведерке со льдом. Хлопнула пробка, и жемчужное вино с шипением хлынуло в бокалы. Подруги молча наблюдали за движениями молодого человека.

— За империю, чья гибель открывает нам столько возможностей, — произнесла Габриэль, когда подруги остались одни.

— Ну, если ты настаиваешь, — поморщилась Мися. — Если ты не имеешь в виду Игоря Стравинского, я готова пить за всех русских царей, начиная с Ивана Грозного.

Габриэль поставила свой бокал на стол, так и не сделав глотка.

— Ты не могла бы перестать каждое мое слово использовать как повод поговорить о Стравинском?

— Прости. — На этот раз Мися действительно выглядела виновато. — Но он выводит меня из себя — сходит с ума оттого, что ты его отвергла, и строит из себя бог знает что. Это просто смешно. Все об этом говорят.

— Все? — брови Габриэль взлетели вверх. — Кто это — все?

— Все наши друзья. Даже Пикассо уже острил по этому поводу. Когда взрослый, тридцативосьмилетний мужчина, вдобавок еще и отец семейства, ведет себя как умирающий от любви юнец — это просто ходячий анекдот!

— Ты так о нем говоришь, что мне его уже жаль.

— Когда мужчине столько лет, сочувствие тут ни к чему. Коко, он просто упрям как осел — вот что самое ужасное! Однако это уже не твоя забота, пусть сам разбирается. Твое здоровье! — произнесла она по-русски и одним глотком осушила бокал.

Габриэль уже думала, что Мися сейчас, чего доброго, еще бросит бокал себе за спину, но, к счастью, этого не последовало. Облегченно вздохнув, она пригубила игристое вино. Глаза Миси сияли, и Габриэль постаралась ответить ей открытым, дружелюбным взглядом, но внутри у нее бушевал ураган.

Ей льстило, что Игорь Стравинский сгорал от любви к ней. Мысль об этом ласкала ей душу, как его руки ласкали ее тело.

— Всегда помни, что ты — женщина, — сказал Бой.

— Моя жизнь — это моя работа. И моя независимость, — ответила она и добавила с нежностью: — Моя жизнь — это ты.

Но теперь его не стало.

Так стоит ли отталкивать охваченного страстью любовника? Может, любовь — пусть даже просто физическая — и есть то единственное средство от горя, жгущего ее изнутри. Она представила себе Стравинского за роялем, за дирижерским пультом. Великий композитор. Глубокая, одухотворенная личность. Гений. Она не могла допустить, чтобы парижская богема потешалась над ним. Надо прекратить это немедленно. И неважно, что скажут Мися и Хосе. Мнение других еще никогда не было ей настолько безразлично, как в этот момент, когда она твердо решила спасти репутацию Игоря Стравинского. Мысли, что это может стоить репутации ей самой, она не допускала. Даже несмотря на то, что Мися редко ошибалась в таких вещах.

Разумеется, она не посвятила Мисю в свой план, намереваясь действовать максимально тактично, насколько это позволяли нынешние обстоятельства. Игорь жил в ее доме, но из уважения к его семье Габриэль решила там не появляться. Рано или поздно, конечно, придется встретиться с Екатериной Стравинской, но, пока этого не произошло, Габриэль хотелось, по крайней мере, избавить ее от унизительного положения женщины, муж которой стал посмешищем для всего света. Она устроила все так, будто случайно повстречала дирижера Эрнеста Ансерме и, когда речь зашла о Стравинском, попросила:

— Пожалуйста, передайте ему, что я буду рада его видеть.

Очевидно, Ансерме выполнил свою миссию посланника любви настолько убедительно, что в тот же вечер Игорь Стравинский оказался в «Ритце», остался до утра и с тех пор каждую ночь проводил у нее.

Однако эти, отчасти вынужденные, бессонные ночи очень скоро превратились в настоящее испытание для ее нервов. Ритм жизни Стравинского никак не вписывался в ее рабочий график. Оказалось, что роль возлюбленной великого музыканта требовала колоссального напряжения. Он жаждал ее любви все ночи напролет, и даже этого ему было мало. Габриэль чувствовала, что ей уже нечем дышать. Он словно пытался завладеть всей ее жизнью, безумно ревновал к любому проявлению независимости, страстно и в то же время отчаянно требовал, чтобы она принадлежала только ему — что было невозможно в принципе, учитывая его семейное положение. Ему нужно было все — ее тело и душа, ее личность, ее сердце и ее время. Временами Габриэль казалось, что Стравинский пытается заставить ее полюбить его. Но она по-прежнему не испытывала ничего кроме странной смеси сочувствия, упрямства и гордости, благодаря которой он и оказался в ее постели.

Стравинский упорно настаивал, что он мужчина ее жизни, а о ее отношениях с Боем и слушать не хотел. Считая себя ее будущим, он мало интересовался ее прошлым. Но Габриэль чувствовала, что он как раз поэтому и хочет везде быть рядом с ней — чтобы стереть воспоминания о ее большой любви, разговоров о которой так старательно избегал. Уступая его желаниям, Габриэль несколько раз выходила с ним в свет, но, как строгая гувернантка, следила за тем, чтобы их никогда не видели вместе одних. Мися по-прежнему не одобряла эту связь, но охотно сопровождала их, когда они отправлялись послушать какой-нибудь концерт. В такие минуты Габриэль была счастлива — равно как и Мися. Великий музыкант открывал им тайны классической музыки, и это было восхитительно. Он познакомил Габриэль с музыкой Вагнера и Бетховена, и она искренне разделяла его восторг от опер Рихарда Вагнера, чего нельзя было сказать о симфониях Людвига ван Бетховена. Стравинский был потрясающим спутником, поэтому и она, и Мися с легкостью прощали ему высокомерие и несговорчивость. Но все это не имело никакого отношения к любви.