Прочистив горло, я продолжила:

— Готова на все, чтобы спасти Лаэрта, но должен же быть другой вариант.

— Хмм.. Знаешь, а в этом есть смысл, — окидывая меня пристальным взглядом от носков истоптанных туфель и до коротких торчащих в разные стороны волос, сказала Лестерида.

— Вот! — обрадовалась я. — Есть смысл в том, чтобы подумать о другом варианте и… О, нет… Ты не можешь быть серьезна!

— Могу. Прости, девочка, но ты действительно можешь быть очень убедительной нищенкой.

Обер-гофмейстерину хватил бы удар, если бы она это услышала. Да что обер-гофмейстерина, меня вот-вот хватит удар! Да, моя жизнь сильно изменилась и с тех пор, как я покинула дворец, я занималась разными вещами. И на базаре торговала, и огородом занималась, и в городскую тюрьму ходила, но нищенствовать… Для меня попрошайничество всегда было той самой чертой, за которую я не могла позволить себе опуститься.

— Платье идеальное, волосы можно немного испачкать, чтобы цвет был не таким приметным, и будет идеально, — вдохновлено журчала Лестерида.

Последний оплот моей гордости.

— Эйлин, — темные глаза Диглана смотрели на меня серьезно и ласково.

От этой щемящей нежности, пронизанной пониманием, мне хотелось зажмуриться и спрятаться. У одной из моих нянь бывали периодические приступы мигрени, во время которых она закрывала шторы, и мы сидели в комнатах тихо, словно мышки. Она говорила, что в такие моменты свет причиняет ей нестерпимую боль, настолько сильную, что хочется лишь зажмуриться и спрятаться от него, зарывшись лицом в подушку. Я никогда до конца не понимала, каково это, но, кажется, сейчас могу вообразить, потому что от мягкого любящего взгляда друга детства мне хотелось отвернуться, уткнуться лицом в его рубашку и заставить весь мир вокруг исчезнуть. Потому что я не знала, готова ли к такому взгляду, заслуживаю ли его. Эта мысль настолько поразила меня, что я на мгновение забыла, о чем идет речь. Забыла, что мой личный кризис может подождать, ведь сейчас перед нами стоит задача важнее.

— Тебе не обязательно это делать. Мы можем придумать другой вариант. Это просто первое, что пришло в голову.

И я знала, что он действительно так думает. Если я скажу «нет», Диглан отступит и больше не поднимет эту тему.

— Нет, я… Это действительно глупо… — я сделала глубокий вдох и выпалила: — У нас нет времени придумывать что-то еще, мы не знаем, что сейчас с Лаэртом и Касом. Я согласна.

Моя гордость не важнее безопасности других. Лаэрт отказался от ОХЛ, чтобы вернуться ко мне и позаботиться о моем благополучии. Просто потому что я случайно стала его женой и он не мог меня бросить. А я не брошу его. Даже если между нами никогда не было и не будет настоящих супружеских отношений, мы все равно связаны навсегда.

— Отлично, — удовлетворенно кивнула Лестерида. — Значит, Эйлин стучит в парадную дверь, привлекает всеобщее внимание, может, немного шумит. В доме едва ли больше четырех-пяти персон, так что…

— А ты уверена, что они вообще здесь? — спросил Диглан. — Может, мы штурмуем не ту крепость?

— Кас и Лаэрт точно знали, что контракт здесь. А раз контракт здесь, то и они тоже. Решвин в первую очередь печется о собственной выгоде, он не сумасшедший убийца или злодей, жаждущий завоевать мир. Этот парень из тех, кто просто любит деньги. У него нет сети злодейских пещер и тайных нор. Это его дом. Здесь он живет, здесь ведет дела. Пара гоблинов охраны, просто потому что у такого типа, как Решвин, всегда есть недоброжелатели. Плюс, конечно, усиленные магией замки. Впрочем, на этот случай у нас есть Ключ.

— Значит, заходим, разыскиваем Каса и Лаэрта, выходим.

— И желательно, чтобы нас не обнаружили. С гоблина станется прибить нас, а потом сказать, что так и было.

А за мою смерть Дроздобород, скорее всего, еще и медаль Решвину выпишет.

Первая часть плана прошла хорошо. Я состроила самое несчастное выражение лица, какое только смогла, и постучалась в парадную дверь. Здоровяк с мрачным лицом, загораживавший весь дверной проем, смотрел на меня, как на грязь под ногами. Почему-то именно это меня приободрило, и я вдохновенно принялась просить «хотя бы корочку хлеба».

— Пшла вон, — последовал категоричный отказ.

Впрочем, я не сдавалась. Вспомнив всех попрошаек, которых когда-либо видела в жизни, я громко и заунывно забормотала, стараясь не обращать внимания на пламенеющие уши и неловкость, ежом свернувшуюся где-то в животе:

— Дайте, пожалуйста, хоть кусок хлеба. Я не ела целую неделю, помогите, люди добрые. Умираю от голода, кажется, вот-вот погибну, пав прямо на вашем пороге. Неужто же смерть моя не затронет ни единой души, не отзовется ни в чьем сердце? Увы, не нажила я в жизни ни друзей, ни врагов. Негде голову преклонить, некому вспомнить обо мне. Никто не будет слезы лить в тот час, когда шагну я за порог, покончив с жизнью, и…

— Да помолчи ты! — рявкнул этот тип. Оценивающий взгляд его маленьких глазок скользнул по моему телу, остановился ненадолго на пыльных коротко стриженых волосах, пятне грязи на левой щеке. Душа моя тут же оказалась где-то в области истоптанных туфель. Разоблачили! Разоблачили и теперь будут бить! Какая же я глупая! Глупая-глупая-глупая! — Ты и правда какая-то бледная, того и гляди рухнешь, — буркнул наконец здоровяк, пожевал нижнюю губу и сказал то, на что я даже не рассчитывала: — Подожди тут, я тебе вынесу чего-нибудь.