— Нужно было остаться в Нью-Йорке! — то и дело кричал он. — Я не могу здесь работать!

«А мне не по себе в твоем доме», — хотелось ответить ей, но она сдерживалась и как могла старалась успокоить мужа. Она пыталась убедить его вернуться к работе, готовила ему домашнюю еду, что было непросто на крошечной кухне. Фрида была рядом, когда Диего нуждался в ней, и молчала о своих проблемах со здоровьем, чтобы не обременять его.

К ним в гости пришла Элла Вулф [26] , американская коммунистка, с мужем Бертрамом. Тот писал книгу о Диего. Эллу, которая также боролась за равные права женщин, возмутило поведение Фриды.

— Как ты можешь так унижаться перед ним? Где твое самоуважение? Ты исполняешь все его желания, терпишь любую его прихоть, как будто у тебя нет собственной жизни. Ты должна рисовать!

Фрида чувствовала себя недопонятой. В общем и целом, она могла бы согласиться с Эллой. В последнее время ей и самой не раз хотелось швырнуть тарелки к ногам Диего и запереться у себя в студии. Она вынашивала в голове картины, которые просто обязана была написать. Но пока у нее имелись дела поважнее, что она и пыталась донести до Эллы.

— Сейчас самое главное, чтобы Диего рисовал. Он зарабатывает деньги. И я могу быть счастлива лишь в том случае, если он счастлив. Неужели это трудно понять? Мое состояние сейчас менее важно, чем его. Я так давно болею, что уже привыкла. Но с Диего все по-другому. Посмотри на него: весь тощий и желтый и никак не может успокоиться. Я должна заботиться о муже. Представляешь, когда мы переехали, я нашла корреспонденцию, которую он даже не открывал. А в письмах были чеки — где пятьсот долларов, где тысяча. Сейчас важно именно это. Нам нужно платить за дом и отдавать долги.

— Если не будешь заботиться о себе, ты себя потеряешь, — возразила Элла. — Я поговорю с Бертрамом, пусть вразумит Диего.

— Не смей! — вскинулась Фрида. — Я о себе позабочусь. И о Диего тоже.

Элла грустно вздохнула.

Через несколько недель Фрида поняла, что снова беременна. Она вспомнила ту чудесную первую ночь после их возвращения в Мексику. Они оба потеряли голову от страсти. Сердце в груди колотилось бешеной дробью, когда она призналась Диего, но ответ она знала наперед.

— Тебе не выносить ребенка. Ты слишком слаба.

— Но доктор Пратт сказал, что если я буду отдыхать и сделаю кесарево сечение, то…

— Ты же видела, куда тебя это завело в прошлый раз. Ты чуть не умерла, — напомнил ей Ривера. — Фрида, мне больно, что из-за меня твоя жизнь снова под угрозой. Ты самое дорогое, что у меня есть. Умоляю, поступи правильно. — Он запнулся, но туту него вырвалось: — Фрида, я так виноват перед тобой за ту ночь! Не стоило тебя трогать.

У Фриды перехватило дыхание.

— Но я хочу этого. Мне нужны твои ласки, к тому же ты говорил, что секс для тебя как еда, ты не можешь от него отказаться.

Ривера не ответил.

— Диего!

— Да, но только не с тобой, Фрида, не с тобой. Это слишком опасно.

Он снял трубку телефона и позвонил другу, который порекомендовал врача.

Доктор Золлингер тщательно осмотрел пациентку. Затем он снял очки и потер переносицу, на которой глубоко отпечатался след от оправы.

— Сеньора Ривера… — начал он.

— Не нужно ничего мне объяснять. Я не смогу оставить ребенка.

— Это слишком опасно. И вам не выносить его, учитывая ваши… травмы. Я бы посоветовал удалить эмбрион хирургическим путем.

— Когда?

— Как можно скорее. Тогда есть шанс, что операция пройдет без осложнений.

Процедуру назначили на следующий день. Фрида очень горевала. Еще до того, как ее повезли в операционную, она чувствовала себя опустошенной. Это ее последняя беременность. У нее никогда больше не будет шанса родить. Если в ее утробе еще сохранились живые ткани, то после нынешней операции не останется ничего. Она смотрела вверх, на потолок, с которого лился яркий свет ламп. Диего шел рядом и держал жену за руку, однако доктор закрыл перед ним двери операционной.

Очнувшись, Фрида почувствовала себя выпотрошенной и раздавленной. На этот раз она не расспрашивала о ребенке.

— Еще один кусочек моего тела вышел из строя, — попыталась она пошутить, когда Диего пришел ее навестить.

— Есть и другая проблема, — сказал доктор Золлингер, и в его глазах она прочла, что все очень серьезно. Трофические язвы, которыми она страдала с детства, с годами разрастались и угрожали распространиться на всю ногу. Ей уже ампутировали пальцы на правой стопе. С каждым разом Фриде было все труднее обуваться. Нужно было что-то делать.