— И с пехотой, до двух батальонов, — чуть слышно поправил лейтенант. И лишь убедившись, что слова его поняты и записаны, разрешил себе потерять сознание. Санитары подхватили носилки и унесли лейтенанта в операционную.

На сортировке командовал Романов. Здесь было тепло, даже жарко от двух докрасна натопленных "буржуек". На раскаленных кирпичах посвистывал носиком большой чайник.

Раненые, которым помогли стащить обледенелые валенки, дали бутылки с горячей водой под ступни и по большой кружке горячего чаю с глюкозой и спиртом, от тепла сразу сомлели, сидели, слегка покачиваясь, пили маленькими глотками, наслаждаясь каждой минутой уюта и безопасности.

Глебова убедилась, что все устроились удобно. Придержала кружку раненому в обе руки старшине. И только потом сама присела. Она наконец сняла варежки и стало видно, какие у нее обветренные, красные руки. Нахохлившись по-птичьи, она медленно пила чай. Сделала пару глотков, протерла глаза все еще худо гнущейся рукой и неуверенно спросила:

— Грелки? Их не под мышки разве?

— Молодец, помните, — отозвался с улыбкой Романов, — Но у нас же не шоковые. Пока человек идет, ему сложно замерзнуть, только лицо, кисти да ступни в опасности. Да вы снимите шапку, тепло у нас.

— Точно, — санинструктор тоже улыбнулась и как будто с нее на секунду спала маска из пыли и копоти. Она потянула с себя ушанку и поморщилась. Разодранная с затылка шапка пропиталась кровью и прилипла к волосам.

Романов моментально посерьезнел.

— Стричь и в операционную!

— Стричь?! — она вскинула на него глаза, испуганные и вмиг заблестевшие от подступивших слез. — Да там царапина только, поверху чиркнуло. Мне в батальон надо, хватились уж поди!

Она втянула голову в плечи, пока Романов осматривал рану, и все повторяла, что волосы стричь не даст, что с сорок первого косу берегла и из-за одного пореза — ни за что.

— Ее у вас осколком срезало. Одна прядь осталась, — говорил он мягко. — И всю голову осмотреть надо. Это с виду может быть — одна царапина. Сами же понимаете. Вы ведь учились.

— Училась, — согласилась она, почему-то шепотом. — В фельдшерской школе. Хорошо, если надо, то… режьте, — добавила она таким тоном, каким раненый соглашается на ампутацию.

Коса действительно была огромная. Ниже лопаток и толщиной почти в запястье, давно не знавшая воды и мыла, но расчесанная волосок к волоску и заплетенная натуго. Осколок срезал ее наполовину у самого корня, прежде чем впиться в кожу. И только когда неохватная косища, с хорошо заметной в русых волосах кровью, упала на пол перевязочной, девушка заплакала. Тихо, по-детски шмыгая носом.

— От ведь красоту-то какую порушили, а, — сочувственно вздохнул пожилой санитар. — Да ты не плачь, милая. Чай волосы, не зубы, отрастут.

Но она плакала еще сильнее, кусала губы и не могла, никак не могла успокоиться.

Из операционной вышла своими ногами, с перевязанной головой, как в белой косынке, с опухшими от слез, но уже очень строгими глазами, и вернулась на сортировку.

— Что наши? — сходу спросила она Романова.

— В порядке. Одного в ГЛР отправляем, один при команде выздоравливающих останется у нас, через три дня уже в часть вернется. Но старшину придется в ППГ, кость задета.

— А комбат?

— Будет жить, не волнуйтесь. Вы очень вовремя его донесли. Сами сейчас отдохните, идите в эвакоотделение, санитар проводит вас. Хоть выспитесь.

Но девушка уже углядела в углу свою стеганку, торопливо надела ее, не сразу попав в рукава.

— Как вы не понимаете? — она свела светлые брови. — С такой царапиной — в тылу?! Не могу я! Мне в батальон надо, доложить, и в роту.

— Начальник медсанбата не отпустит, — привел последний довод Романов.

— Посмотрим. Где у он у вас?

Командир был там, где ему положено, на командном пункте, он же за скудостью свободного места склад и аптека, и ждал возвращения делегатов связи от полков. Сведения, переданные раненым командиром батальона, сообщили в штаб тотчас же. К тому моменту, как упрямая санинструктор Глебова появилась на КП, Денисенко только-только успел выпроводить замначштаба, вежливо, но твердо объяснив ему, что поговорить с лейтенантом в ближайшие несколько часов никак не выйдет.

Осознание того, что она без приказа оказалась в глубоком, в ее понимании тылу, когда должна быть в своей части, держало санинструктора на ногах несмотря на страшную усталость и гнало обратно вопреки всему. Она шла как на штурм и заспорила бы сейчас и с генералом, окажись тот каким-то образом в медсанбате.

— Вас хоть покормили? — спросил Денисенко негромко и почти ласково, — Глебова озадаченно умолкла на полуслове. — Чаем напоили, знаю. Так, в первую очередь — поесть и выспаться. Это, товарищ младший сержант, приказ.

— Товарищ военврач первого ранга, рота без меня…

— Прежде всего, вы сядьте. Сутки она без вас как-нибудь поскучает. А если мы осложнение какое пропустили, она без вас насовсем останется. Уж коли вам, товарищ сержант, себя молодую не жаль, пожалейте хоть меня, старика, я же сам себе не прощу, если просмотрю на вас менингеальные явления. Вы же санроту проскочили, заблудились?