— Обращайся, Люба. Что-то случилось?

— Нет, ничего. Просто… девчата давно спросить хотели… А расскажите, как вы по морю ходили.

— Недолго. Целый один день. С рукой в гипсе.

— А почему вас тогда Морячкой все называют?

Раиса растерянно опустила глаза, на свой распахнутый ворот, из которого глядела тельняшка. Научилась, значит, у старших товарищей. Астахов бы оценил, хоть бы он только жив остался. Ну вот оно и новое прозвище. Хотя если бы кто Раису спросил, то ей привычнее было бы сновать зваться тетей Раей. Чего никогда она не искала, так это славы человека отчаянного и лихого. Какой из нее, в самом деле, боец? И стрелять-то толком до сих пор не научилась. Но пожар этот недавний, да тельняшка — вот тебе и готово, не перепишешь теперь.

Перед тем, как смениться с поста, Раиса обходит еще раз каюты. Раненые спят. В кают-компании люди лежат прямо на полу. На столе, где обычно держат термос с кипятком, теперь стерилизатор. У входа, тоже на полу обняв колени — Маруся. Лейтенант с перевязанной головой держит ее во сне за руку. По-хорошему, так делать нельзя, даже опасно: забудется человек в горячке, стиснет ладонь — пальцы сломать может. Но Маруся шепчет: “Я тихонечко. Ему дочка его снится, он меня все Лидой зовет”. И тут же жалуется, что Луша — непутевый, рассадил где-то руку, но никому о том говорить не хочет, довольно дескать и солидолом смазать, само заживет.

Следуя старому правилу не откладывать такие дела на потом, Раиса отловила Лушу на нижней палубе, заставила показать руку. Обработала, перевязала сильно распаханную чем-то ладонь.

— Так это, оно же не ранение совсем, — тот смущен таким вниманием к очевидному, как ему видится, пустяку. — Это же я сам виноват, рукавицы не надел, когда канат крепили. Капитан ругаться будет, коли узнает. Вы ему не говорите, ладно?

— Уши оборвет! — немедленно отзывается Лисицын, откуда он только появился. — Ты мне с двумя руками нужен, а медицине и так дел по горло. А вы, товарищ, глядите, погода портится, качать начнет. Хотя вам с моря, верно, привычнее.

Он улыбнулся, разглядывая Раису сверху вниз, с высоты саженного своего роста. Похоже, от “морской биографии” ей уже не отвертеться.

— Да сколько там было моря? — попробовала возразить она. — Моя служба сухопутная была, до того как сюда попала.

— Сколько бы ни было. А хотите сверху посмотреть на Волгу, из рубки? Да вы не бойтесь, я без какой-то задней мысли. Пока небо не затянуло, там сейчас самые виды. Художникам в пору любоваться.

Чуть поколебавшись, Раиса согласилась. Несмотря на усталость, ей действительно сделалось интересно. И подумалось, что все-таки вряд ли они будут в рубке один на один. Вот, так и есть: за штурвалом рулевой, крепкий, кряжистый, невысокого роста, голова его едва возвышается над штурвальным колесом. Доложился, проходим приверх острова… Название Раисе ничего не говорило и она сразу забыла его. Гораздо любопытнее узнать, что такое "приверх". На реке свой язык: ерик, плес, осерёдок — это она уже знает, что такое, нанос песка в русле, можно на мель запросто сесть. Когда прорывались вверх от Сталинграда, проходили такое опасное место.

Река внизу похожа на расплавленную ртуть. Она гораздо светлее неба. А когда в разрыв облаков глядит луна, ее дорожка у самого горизонта, коротка, яркая, похожа на свечу. Половинка луны — ее пламя. Действительно, завораживает.

— Нравится вам? — негромко спросил капитан. — Я всегда вижу, какими глазами человек на Волгу смотрит. Думаю — надо показать.

— Очень. Спасибо. Только… идти уже пора. Отбой полчаса как был.

На самом деле, Раиса стояла бы еще хоть час, глядя как "Абхазия" рассекает носом сгущающийся туман над самой водой. Но что-то смутило ее. Уж слишком на свидание похоже. Даром что рулевой здесь. Хотя Лисицын смотрел не на нее, а куда-то вперед. И было лицо его вдохновенно-задумчивым.

— Лушников, через полчаса встречай бакенщика от правого берега, — распорядился капитан, и стало понятно, что он ничего не упускает из виду. — Я вернусь, товарища провожу только. Скользко по сходням сейчас.

Он помог Раисе спуститься, не слушая ее возражений, что мол сама справится.

— Вижу, как справитесь. У вас рука ранена была.

— Откуда вы узнали?

— Вы правую бережете, за поручни только левой хватаетесь.

— Все верно, но не ранена, а просто сломана. А сегодня носилки таскала много. Спасибо, товарищ капитан.

— Если удобно, Раиса Ивановна, можете и по отчеству. Через два дня — приходите, если будет время. Мы утес Степана Разина проходить должны. По моим меркам — на закате. Или просто глядите как можете, он по левому борту будет. Красивое место. Говорят, будто Стенька на том самом утесе держал сторожевой пост. Может и держал, Волга оттуда как на ладони вся. Ну, про клады, понятное дело, бают. И что княжну он где-то здесь же топил. Сказки, понятно. Но утес хорош. Стоит взглянуть.

Раиса отвечает что-то невпопад и медленно, по стенке, бредет на отдых. В каюте, где недавно жили втроем, их теперь шестеро. На полу устроилась вольнонаемная аптекарша, крупная женщина средних лет, и две сестры. Раиса пробралась к себе на цыпочках, босиком, чтобы не на кого не наступить. Спать было душно, но голова кружилась от усталости и в конце концов она задремала.

Снились почему-то танки, урчание их моторов и лязг гусениц пробивались сквозь шум пароходных колес. Под утро, еще затемно, Раиса открыла глаза: рядом на подушке покоилась чья-то растрепанная голова. Аптекарша спала сидя, прислонившись к ее постели. Ее богатырский храп, похоже, и показался во сне грохотом приближающихся танков. Пристроившись головой на ее коленях, спала девушка-сестра, у нее под боком — вторая, свернулись как котята.

Утро началось с налета. И вроде никто не видел, чтобы пролетала “рама”, но караван застигли прежде, чем он успел рассредоточиться и замаскироваться. Линялое утреннее небо взорвалось ревом двигателей и свистом падающих бомб.