Обернувшись, Раиса никого, разумеется, не увидела — впрочем, не до того уже было. Скорей на пост — нажать кнопку звонка — схватить штатив и ампулу с физраствором да жгут — обратно к раненому… А вот через полчаса после того, как унесли лейтенанта в операционную — накатило. До самого утра Раиса сидела, ревела беззвучно и грызла до крови кулак. Каждые полчаса, как заведенная, она вставала и осматривала палату, всякий раз не то надеясь, не то боясь увидеть пыльные следы от огромных сапог. Но — не было следов.

К утру Раиса была в таком состоянии, что завотделением на обходе лично приказал накапать ей валерьянки и от следующего дежурства освободить. Спросил тихонько:

— А лейтенант Тарасов кем вам приходится?

Тут Раису прорвало в три ручья без единого связного слова, и “все понявший” врач успокоил, что и жизнь спасли, и руку сохранили, и все будет у лейтенанта в порядке.

А старший военфельдшер Поливанова, кое-как доковыляв до общежития, рухнула на постель и уснула как сознание потеряла.

Во сне она увидела себя во дворе незнакомого деревенского дома. Шумел сад, под деревьями стоял длинный стол, и вокруг шумящего самовара собрались… все! Смешил Олю анекдотами товарищ Астахов, и заваривал чай Алексей Петрович, и разливал по крохотным серебряным рюмочкам какой-то сложносочиненный немецкий ликер Гервер, и знакомая только по фотографии девушка под влюбленным взглядом Данилова нарезала копченую рыбку… Тут же, рядом, выплыло из темноты лицо Дубровского, который наливал чай Нине Федоровне, и во сне было совершенно ясно, что эти двое сказали друг другу все, о чем до сих пор молчали, и теперь у них точно все хорошо.

— Извините, товарищи, — спросила Раиса, — вы что же, все мертвые? А я что тогда тут делаю? Налет был и нас разбомбило, а я и почувствовать не успела?

Ответа она уже не услышала — проснулась. Посмотрела на часы — вроде, на пять минут и прилегла, а сна ни в одном глазу, и за окном почему-то темно.

— Главврач сказал — не будить, пока не проснется. Ну вы и здоровы спать — двенадцать часов отмахали!

С того дня на перевязках лейтенант смущенно прятал глаза, избегая смотреть на Раису прямо. До него история дошла в том виде, в каком обычно бывает: что влюбилась в него, кудрявого, фельдшерица, потому и беду учуяла, считай жизнь спасла. Кто ж ей виноват, что товарищ лейтенант женатый?

Раиса, конечно, о таких слухах знала, но даже не отшучивалась, молчала. Скажешь, мол неправда, все одно не поверят. А рассказать как оно на самом деле обернулось, проще язык проглотить.

"Неужели я и впрямь с ума схожу?" — эта мысль колола как шевельнувшийся осколок. Пожалуй, единственное, чего на самом деле боялась Раиса — это потерять рассудок. Не так много она видела настоящих сумасшедших, психиатрию в училище читали скорее для общего развития, все-таки не фельдшерский это профиль. А вот водителя того, что у Перекопа, запомнила, кажется, на всю жизнь. "Надо ждать ремлетучку. Надо ждать ремлетучку". Одним тоном, невыразительный голос и пустые, будто слепые глаза. "Не хочу! Не хочу!!!"

Неделя прошла, и не было больше никаких снов, никаких видений. Хотя сжималось сердце всякий раз, когда на ночном дежурстве Раиса обходила палаты. А сон просто пропал, как и прежде бывало. За час-два до подъема Раиса просыпалась и уже никакая сила не могла заставить ее уснуть.

Как это заметил Марецкий, только он один и знал. Хотя и были они с с того дежурства на крыше хорошими друзьями, но и ему рассказать обо всем Раиса не решалась. Видать, догадался. Было во вчерашнем студенте некое природное, подкрепленное к тому же образованием чутье, какое пристало любому хорошему диагносту. А еще — умение говорить с людьми. Исповедником тоже ведь не прозовут просто так. Раненые охотно обсуждали с ним сводки с фронта, вести из дома, он всегда находил что сказать и каждого находил время выслушать. Не зря же, если начальству требовалось уговорить какого-нибудь особо сомневающегося и переживающего пациента на серьезную операцию, всегда звали Марецкого. Даже если к самой операции его по неопытности не допустят.

Вызывать ее на откровенную беседу Марецкий даже не пытался. Разговор сам собой получился. На такой же ночной смене. Уже час как дали отбой, и чайник успел закипеть, и морковный, действительно надоевший чай в кружках начал остывать. Раиса первой заговорила, и совсем о другом.

— Вы не знаете, где похоронен экипаж "Абхазии"?

До сих пор ей не приходило в голову нарочно вспоминать об этом или кого-то искать. Кажется, еще осенью Раиса услышала, что вызывали ЭПРОН, что погибших подняли со дна, а обломки парохода оттащили с фарватера, чтобы не мешали проходящим судам.

— Могли на Увеке, к мосту там близко, — задумчиво произнес Марецкий, — А могли и в городе, — он очень внимательно взглянул на нее. — Вы сходить хотели?

Раиса подумала и кивнула.

— Тогда, по крайней мере, не ходите одна. Я с вами. Только узнаю, где точно.

Речники отличаются от моряков тем, что хоронят их все же на берегу. Такое различие Раиса вывела для себя еще на "Абхазии". Пока Марецкий точно выяснял, где нашел свое последнее пристанище ее экипаж, пока выпали у обоих свободные полдня, уже наступил апрель. Потеплевшие улицы нежно и пряно пахли смолистыми тополиными почками.