– Как мило. Вы думаете, это я обнародовала то видео?

– А кто же?

– Вы, правда, не знаете?
– Она тонко, противно рассмеялась. – Зачем бы мне это делать? Для чего? Я и так жила в роскошной квартире, без мужей, без детей и без готовки этой вечной! У нас с Кешей все было прекрасно и продолжалось бы это долгие годы, если бы не один влюбленный дурак. И я сейчас не об Аркадии Давидовиче. Все сделал ваш сын, Никита. Мальчик так любит меня, что просто не может видеть, что я счастлива с другим. С его отцом.

– Ты врешь…

Я облизала вмиг пересохшие губы. Пол под ногами дрогнул и опустился вниз, как спущенный матрас. Показалось, что я падаю, проваливаюсь сквозь этажи, но почему-то продолжаю стоять на месте. Просто подломились колени.

– Ты врешь… - снова прошептала я.

Свободной рукой ухватилась за стену, чтобы не потерять сознание. Сердце колотилось в бешеном ритме, стучало о ребра, будто грозилось выпрыгнуть на воздух.

И воздух… Он закончился. Я больше не могла дышать.

Женя участливо цокнула языком и тихо-тихо, так что мне пришлось напрягаться, чтобы расслышать, произнесла:

– Нет ничего проще, спросите у него сами… Анастасия… Борисовна… Спасибо за документы!

И выпорхнула из кабинета вон.

Глава 25

Я не помню этот день.

Просто серое месиво из пациенток, беременных животов, назначений и подписей с закорючками в заглавных буквах. Все мелькало так быстро, что к вечеру меня укачало.

Очнулась, когда часы показывали 17.30. Собрала вещи в сумку, закинула ту на плечо и медленно побрела в сторону выхода, не глядя на медсестер, не попрощавшись с администратором, не придержав для старенькой пациентки дверь.

Простите, пожалуйста. Сегодня я сама не своя, потому что… потому что меня убили.

Руки дрожали так сильно, что я не сразу попала ключом в замочную скважину. Сердце стучало быстро и отдавало болью под ребром. Даже когда меня предал Савранский, не болело как сейчас.

Скинув с шеи душный шарф, я ввалилась в коридор и сразу увидела сына.

Тот сидел на кухне и что-то ел прямо из сковородки.

– Ма, - он радостно улыбнулся при виде меня, - а я нам картошечки нажарил. С грибами. Ну как с грибами, с шампиньонами, у них от грибов одно название. Но вкусно.

Я облокотилась плечом о дверную арку и смотрела на своего мальчика. Такого взрослого и такого дурного. Длинное, жилистое тело, лысая голова, смешно торчащие уши. Все родное и все чужое одновременно. Больше не мое.

– Никит, нам надо поговорить.

Сын оторвал взгляд от сковородки с картошкой и быстро отрапортовал:

– Во-первых, это не я, а во-вторых, я нечаянно.

Скинув с ног удобные кроссовки, я прошла в кухню. Села на стул, прямо напротив Никиты. Тот отодвинул подставку с горячей сковородой в сторону и посмотрел на меня. Во взгляде сына читались беспокойство. Наверное, со стороны я выглядела очень плохо. Так плохо, что Никита спросил:

– Мать, ты заболела?

Черты его лица, движение головы, свет, бьющий по глазам и место, на котором мы сидели, напомнили о разговоре с Кешей. Сколько раз мы встречались вот так на кухне, чтобы обсудить, как будем дальше делать мне больно. Как надавить посильнее ранку, расколупать грязным ногтем, а потом присыпать солью, чтобы никогда не заживало.

Дежавю какое-то.

– Никит, пошли в комнату поговорим.

Казалось, что если я поссорюсь за этим столом еще с кем-то, то я никогда больше не смогу есть на кухне. Кусок в горло не полезет. И вообще придется замуровать арку, потому что даже зайти сюда будет мне не по силам.

Сын странно дернул плечом, но встал и поплелся вслед за мной. В зале мы еще не скандалили. Премьера, так сказать.

Я села на диван, прямо посередине, а Никита, покрутив лысой головой, что-то прикинул, решил и выбрал для себя кресло. Поближе к выходу.

– Никит, это ты показал то видео в ресторане?

В этот момент я еще надеялась, что все, что сказала Женя не правда. И я пойму это сразу. Никита округлит глаза, смешно нахмурит косматые черные брови и станет ругаться на глупую мать.

Так должен был отреагировать мой мальчик. Невиновный, любимый, настоящий соратник и близкий по духу человек.

Я ждала этого, но с каждой секундой понимала – напрасно.

Никита тяжело сглотнул. Кадык его дернулся и скрылся за воротником фланелевой рубашки.

– Ругать будешь?

– Отчего же, хвалить. Какой ты у меня умничка, так все здорово придумал!

Я закрыла ладонями глаза, веки пекло от напряжения и невыплаканных слез. Хотелось выть от боли и обиды.

– Мам, не плачь только, - услышала я близкий голос.