Бабушка же наоборот, была непривычно задумчива и смотрела куда-то вдаль, в сторону коридора. Я проследила за ней взглядом, но ничего не увидела. Обувь, вешалка, комод… чистый. Наверное, ее удивляет, что я выкинула весь старый хлам, бабуля, как и я, обожала собирать всякое, отчего ее дом больше походил на музей.

– Мы тебе не помешали, Настен?

– Да чем бы мы помешали? Долго спать вредно, - басил по правую руку Никита.

– Птенчик. Захлопни клювик. Бесишь.

Бабушка всегда умела точно подбирать слова. Меня уже раздражало, как с упорством маньяка, сын накидывал мне лишних сорок лет к возрасту и торопил мамочку чуть ли не на кладбище. И ведь не поймет ничего, дурак! Молодость тупа и самонадеянна, но ничего, подожду двадцать лет, чтобы на юбилей подарить ему пояс из овечьей шерсти и прилюдно обозвать старым пердуном.

– Я женщина в самом расцвете сил, и у меня тоже могут быть планы.

Ага, и сейчас эти самые планы тихо-тихо лежали под одеялом моей спальни. Злые и без одежды, которую я в порыве страсти закинула куда-то за шкаф, а Тимур вряд ли додумается двигать мебель, чтобы найти исподнее.

– Вот-вот, - кивнула бабушка. Почувствовав ее поддержку, я расправила плечи:

– И вы в эти планы не вписываетесь. Так что сейчас быстро пьете чай, я слушаю рассказ про твою новую работу и расходимся.

– Куда – не понял сын.

Я отвернулась.

– Куда подальше. Чтобы не беспокоить твою мать, - голос бабули звучал непривычно задумчиво. Она так и продолжала смотреть куда-то в сторону коридора и Никита, не выдержав игнора со стороны своих любимых женщин, решил узнать, что же так заинтересовало бабушку.

Он приподнялся с места, чтобы тоже рассмотреть наш коридор. Господи, им там медом намазано или что? Комод чистый одна штука. Вешалка с курткой одна штука. Обои в полосочку, полы деревянные. А на полу несколько пар обуви. Мои сапоги, ботинки Никитки, бабушкины туфли не по погоде и чьи-то растоптанные кроссовки сорок шестого размера.

Блядь.

Твою ж маменьку через туда…

Именно на эти исполинские кроссы и смотрела все это время моя дражайшая родственница. Именно на них с таким удивлением сейчас воззрился мой сын.

– Мам, - голос Никиты звучал непривычно взволнованно, - не хочешь ничего сказать?

– Нет.

Я прямо посмотрела в лицо сына. Он мог сколько угодно хмуриться и пускать из носа пар – по фиг. Я взрослая самодостаточная женщина и не обязана ни перед кем отчитываться. Даже перед собственным ребенком.

– Мам, я же могу зайти в твою спальню и все увидеть лично.

– Можешь, - спокойно ответила я. – И вероятно это будет последнее, что ты сделаешь в нашем доме.

– Даже так?

– Именно, - сердце стучало как бешеное. От ужаса, от обиды, от осознания, что иногда приходится быть вот такой – грубой и бескомпромиссной. Но я не хотела отступать. Не важно, кто сейчас в спальне, Тимур, Ашот, Ибрагим, три негра, двенадцать эскимосов или коробка пирожных, которую я планирую сточить в одно лицо – это только мое дело.

– Никита, пошли, - бабушка нажала что-то на своем кресле и выехала из кухни в коридор, - Настюш, извини, надо было как-то позвонить заранее.

– Надо было.

– Конечно, - нервная улыбка исказила лицо сына, - чтобы тогда ты успела спрятать отца под юбку!

– Что?!

– Что слышала. Сошлась обратно с родителем, твое право. Только… только потом не мучайся, что спускаешь свою жизнь в унитаз. Разбирайтесь дальше сами! Вы друг друга стоите!

Сын встал, подлетел к бабушкиному креслу и схватившись за ручки, толкнул его вперед. Злости и сил в нем было столько, что он легко мог перекинуть бабулю через плечо, свободной рукой поднять ее трон и просто вынести их из дома.

– Милая, мы тебе позвоним, - помахала рукой бабуля, пока Ник пихал ее инвалидку к двери. То ли колеса стояли на тормозе, то ли еще что – кресло буксовало на деревянном полу как на песке.

Они уже почти вышли, я уже почти успокоилась, все уже почти закончилось, но стоя на пороге, сын не сдержался и со всей дури отфутболил кроссовок Тимура. Тот пулей выстрелил в стену, гулко ударился и упал обратно на пол.

Ох, не надо было. Ох, зря ты это, сынок.

Кровь застучала в висках, а все внутри меня вскипело от возмущения.

Нельзя трогать вещи моего мужчины! Никто не смеет обижать Тимура!

– Подними и поставь на место, - глухо прорычала я.

– Что? – Сын обернулся.

– Я сказала: подними. И поставь на место.

Только опустив глаза, Никита понял, что я говорю об обуви, разбросанной у него под ногами.

– Ты про кроссовки? – Он все еще не догонял, что от него нужно. Ил

– Именно.

– Ты сейчас серьезно?

– Абсолютно.

Его глаза зажглись нездоровым блеском. Руки сжались на спинке кресла так, что костяшки пальцев побелели. Бабушка повернула голову к правнуку, она еще надеялась остановить назревавшую бурю, но ее усилия все равно, что прикрываться бумажным зонтиком во время ядерного взрыва - не поможет.