Помещение, в которое меня привёл Пангао, не могло похвастаться ничем вообще, даже лампочкой. Это был просто подвальный закуток вроде тех, в которых потерявшие всё японцы делают своё временное жилище из полиэтилена и картона. Но тут не было даже их. Вообще ничего не было. Кроме раненой собаки, лежащей на полу.

Тварь была размерами с лошадь.

…и ладно бы она была неестественно большой, с этим я бы мог смириться, всё-таки мир, в котором чересчур умные панды запросто разгуливают на свежем воздухе посреди мегаполиса и их при этом никто не трогает и не изучает…

— Тибетский мастиф, — спокойно и на глаз определил я породу огромной мохнатой собаки, занимающей почти все пространство комнаты, — А от меня ты что хочешь? Чтобы я её разделал?

Пангао, уже усевшийся на задницу, тут же зафыркал и замотал головой, прикрыв последнюю лапами. Затем умудрился издать какое-то просительное фырчание, простирая лапу к тяжело дышащему меховому стогу, бывшему чуть ли не в два раза крупнее самого медведя.

— Вылечил? — полу-утвердительно спросил я.

Китайский медведь уверенно кивнул.

— Я посмотрю, что с ним, — решение пришло ко мне быстро, — А ты следи. Если оно дёрнется — дай ему по морде.

Загадки. Тайны. Наверное, сама порочная суть волшебника вынуждает идти на поводу у собственного любопытства.

Огромный каштаново-рыжий мастиф был у самого порога смерти. У него было несколько чрезвычайно глубоких ран, рассечена печень, поврежден кишечник, со всеми вытекающими оттуда «прелестями», треснувший череп, кровоизлияние в мозг, что-то с позвоночником… и восемь пулевых ранений до кучи. Но неглубоких. Существо, готовое в любой момент сделать последний вздох, было растерзано капитально. Не нужно было быть гением, чтобы догадаться о том, что большинство ран было нанесено «надевшим черное». Пули не смогли глубоко проникнуть в эту тушу.

Мне на плечо с сопением опустилась медвежья голова, источающая запах зверя и энергию разогретого источника. Гадский медведь не мог выдумать лучшего намека.

— Что-то мне стало очень интересно, каким образом ты, панда, узнал, где и как я буду проходить… — проворчал я, пропуская через себя даруемую энергию еще до того, как начать разогрев собственного источника, — … или ты знаешь еще кого-то, умеющего лечить?

Несложно представить, что мне мог ответить медведь.

— Если я когда-нибудь узнаю, что ты умеешь говорить, я тебя убью, Пангао. Медленно. Крайне позорным образом. А потом использую как удобрение. Для бамбука.

— Пфуф…

Пёс, а теперь я знал пол лежащего на полу представителя собачьего вида, и так был почти в коме, а моими усилиями вырубился глубоко и надежно. Следующими действиями я ослабил животному внутричерепное давление, а затем, соорудив на кончике пальца крошечное магическое лезвие, рассек мастифу шкуру на животе. Необходимо было вывести грязь и токсины…

Раненый Соцуюки Шин, которого я также лечил с помощью Пангао, был в то время японцем шестидесяти четырех килограммов весом. У него была пара пулевых ранений, контузия и сильный стресс. Измочаленный тибетец, на котором и в котором не было ни единого живого места, весил около четырехсот килограммов. У нас с Пангао не было ни единого шанса даже привести его в жизнеспособный вид за один сеанс. Или за десять.

— Ты это понимаешь?

— Фф-фуф…

— А понимаешь, что я не буду сидеть здесь с тобой целую неделю?

— Ухр…рр…мм…

— Но спасти надо?

— Хр!

— Ладно… но ты тогда задолжаешь не только мне, — говорю я, взяв в руки еле ловящий сигнал сотовый, — Моши-моши? Дед? Здравствуй. Мне нужна твоя помощь. Жирный и Огава могут приехать на грузовике в Акибу? Сейчас? Я скажу куда. Спасибо. И… оджи-сан? Они должны будут молчать о том, что увидят.

Бросить собаку с настолько развитыми каналами и источником? Я бы не смог. Но Пангао об этом знать совсем ни к чему.

Следующий час с небольшим оба приехавших якудза сильно напоминали гайдзинов своим разрезом глаз, но довезли партию редких животных до моего дома. Когда Жирный, наконец, справился с собой и спросил, зачем мне понадобилось двое людей, я ответил, что им предстоит сделать еще один рейс. Я нуждался в грузовике молодых бамбуковых стеблей.

Покинув крытый фургон грузовика, я обнаружил двух своих дедов в весьма помятом состоянии, стоящих перед входом в штаб-квартиру Сенко-гуми. Они о чем-то вяло разговаривали. Бросив хмурый взгляд на Горо, вовсю пялящегося на вылезшего вслед за мной Пангао, я запустил обе руки внутрь фургона, подтаскивая к себе бездыханную тушу тибетского мастифа. Когда, под взволнованное фырчание панды-наседки, взвалил этот стог меха на плечи, то оба пожилых японца отвесили челюсти. Бросив обращать на них внимание, я занес богатый животный мир к себе во двор. Следом забежал и медведь.

Идеальный день, только пришло время обеда, а я уже побывал в полиции, поторговал акциями и нашел себе весьма любопытного пациента.

Лицо Маны, пришедшей из школы и обнаружившей, что у нас перед домом вместо свободного места, на которое она имела планы, теперь натуральный бамбуковый лес, причем сразу с пандой, было очень… забавным. Тем не менее, вместо того чтобы вступать в схватку с диким зверем, девушка вошла в дом, где и обнаружила меня, сидящего за компьютером. На новости, что у нас на заднем дворе собачка, бывшая Шираиши отреагировала спокойно, но пошла проверить. Вернулась с еще более забавным лицом, и вот тогда уже получила все полагающиеся объяснения. Устаканив тему насчет гостей и пациентов, мы принялись ждать Эну.