Теперь благодаря невоспитанной старухе, я знала, как мне поступить. Лавка поношенной одежды. Сент-Тукингслейн, поворот с Кипл-стрит. Ист-Энд. Там Шерлок и не подумает обо мне спрашивать.

И над тем, что в Ист-Энде мне угрожает опасность, сама я не задумалась, хотя следовало бы.

Со своего места я не могла рассмотреть лондонские пейзажи за окном, зато, сойдя на станции Олдерсгейт, не стала спешить уйти, а остановилась взглянуть на густо населенный большой город. Надо мной возвышались возведенные человеком джунгли из зданий куда более высоких и грозных, чем самые величественные деревья на свете.

И здесь жили мои братья?!

В этой кирпично-каменной карикатуре на привычный мне мир?! С темными силуэтами дымовых труб и острых крыш, похожих на привидения на мрачном, мутно-оранжевом горизонте?! Облака свинцового цвета висели низко над землей, а заходящее солнце разливало между ними растопленное золото; готические башни на фоне пасмурного неба выглядели одновременно и празднично, и угрожающе, будто свечи на праздничном торте в честь дня рождения дьявола.

От созерцания этой картины меня отвлекли городские жители: они спешили по своим делам, и то и дело кто-нибудь задевал меня сумкой или плечом. Я сделала глубокий вдох, сглотнула и повернулась спиной к удивительно зловещему закату.

В Лондоне, как и везде, солнце заходило на западе. Я же заставила свои затекшие ноги двигаться по широкой аллее в противоположном направлении — на восток, туда, где располагались лавки подержанной одежды, порты и бедные районы. В Ист-Энд.

Я прошла через несколько кварталов и очутилась на узкой улочке в тени льнущих друг к другу зданий. Солнце тонуло за горизонтом. В городе ночь освещали не луна и звезды. На тротуар лился желтый свет из лавок, и на контрасте тьма казалась еще гуще. Размытые силуэты прохожих то возникали под слабым светом газовых фонарей, то пропадали во мраке, словно ночные видения.

Или существа из кошмара. В тенях носились крысы — наглые, городские, которые не убегали при моем приближении. Я отводила взгляд и усиленно представляла, будто их вовсе не существует.

Я старалась не глазеть на небритого господина в алом галстуке, щуплого мальчонку в обносках, здоровяка в запятнанном кровью фартуке, босую цыганку на углу — оказывается, в Лондоне тоже есть цыгане! Только здесь они не гордые кочевники, а грязные попрошайки, словно вымазанные в саже.

Это и есть Лондон?! А где же театры, кареты, леди в драгоценностях, вечерних платьях и мехах, джентльмены в золоте, белых галстуках, фраках?!

Вместо них передо мной предстал бледный человек, на спине и груди которого висело по табличке с одной и той же надписью:

ДЛЯ

$Јзмя0>ечжго

&ОЛОС

‘(Наносите.

(Массажное.

(Масло

Јан. ЯСемпта

Выглядел он так, словно его засунули в передвижную конуру. Несчастного облепили чумазые ребятишки и пытались стянуть с его головы помятый котелок.

— А где ты горчицу хранишь, дяденька? — весело подпрыгивая, крикнула одна из девочек. Видимо, шутка была потрясающая, поскольку ее друзья громко расхохотались словно маленькие банши.

Темные улицы гудели от шума: лавочники прикрикивали на юных беспризорников («А ну прочь!»), колеса телег скрипели, продавец рыбы орал во всю глотку «Свежая пикша на ужын! Бери-ите свежую пикшу!», матросы громогласно приветствовали друг друга. Полная дама, стоя на пороге, который давно пора было подмести, вопила: «Сара! Вилли!»

Интересно, это ее дети издевались над тем несчастным с табличками?

Меня окружали прохожие и их вульгарные громкие речи, и я шагала как можно быстрее, надеясь сбежать от этой толпы.

Среди всех этих непривычных для меня сцен и звуков я растерялась и не сразу заметила, что меня преследуют.

Ночь вступала в свои права, и сами улицы становились все мрачнее. В лавках погасили свет, открытыми оставались только таверны на углах, и из окон в непроглядную тьму выливались пьяные крики. На пороге одного из домов стояла дама с красными губами, белой кожей и черными бровями — видимо, одна из тех «жриц любви», о которых я читала. Она была в безвкусном платье с глубоким вырезом и отвратительно воняла джином и немытым телом. Правда, вонь здесь исходила не только от нее; весь Ист-Энд был пропитан мерзким запахом вареной капусты, дыма от пущенного на растопку угля, мертвой рыбы, выброшенной на берег Темзы, нечистот в сточных канавах.

И людей. В сточных канавах.

Кто-то лежал там, пьяный или больной. Дети жались друг к другу как щенки, стараясь уснуть. Очевидно, дома у них не было. У меня защемило сердце; мне захотелось разбудить ребятишек и дать им денег на хлеб и пирожки с мясом. Но я заставила себя ускорить шаг и пройти мимо. Мне становилось не по себе. Я чуяла опасность...

Передо мной возникла чья-то тень.

Она ползла по тротуару на четвереньках, волоча за собой босые ноги.

Я резко остановилась, словно громом пораженная, и уставилась на старуху в одном лишь рваном изношенном платье, которое почти не скрывало ее наготы — белья на несчастной не было. На лысой голове не было даже тряпки, зато ее покрывали жуткие язвы. Я чуть не вскрикнула, но вовремя сдержалась. Старуха, со скоростью улитки переползающая дорогу, безразлично взглянула на меня, и я увидела бледные, как крыжовник, глаза...