Он схватил меня за волосы, тянул назад, кусал. Его движения стали резче. Он вбивался до конца, до боли. И я поняла — я вот-вот.

— Не останавливайся… не смей… — прохрипела я.

— Ты кончишь для меня, — приказал он.

И я кончила. С воплем. С волной, накрывшей всё. Всё тело содрогнулось, как в электричестве. Я едва не рухнула, но он держал.

Он толкнулся ещё два раза — и с глухим рыком залился во мне. Его сперма горячо ударила в глубину. Он сжал меня, вжался, будто хотел остаться там навсегда.

И только тогда — мы замерли.

Пот. Запах секса. Дыхание в унисон.

Он обнял меня сзади, не вынимая себя. Мы просто остались так.

Я впервые чувствовала… не одиночество.

— Если ты ещё раз… дотронешься до лезвия… — его губы у шеи, голос дрожит, — …я тебя убью сам. Но никому не отдам. Даже тебе. Вытащу, поняла? Только херни не пори!

Я не ответила. Только взяла его руку и положила себе на грудь. На сердце…

Я уже не знала, где кончаюсь я и где начинается он.

Я не знаю, сколько прошло времени. Может, час. Может, ночь.

Я лежала на койке, на боку, поджав ноги, и чувствовала, как медленно остывает его сперма внутри меня. Между бёдер было тепло, липко, вкусно в какой-то извращённой степени. Моё тело гудело. Снизу всё пульсировало — от перенапряжения, от жёстких толчков, от дикой отдачи, которой я сдалась полностью.

Он сидел рядом. Прислонившись спиной к стене. Молча. Курил. Его рубашка была расстёгнута, волосы взлохмачены, ладони покраснели от силы, с которой он сжимал меня. Он не ушёл. Даже не пытался.

Мы просто дышали. Вместе. В этом карцере. В этом аду. Как будто не трахались, а выжили в одной войне.

Я повернулась, поднялась на локтях.

Боль в теле — настоящая. Живая. Приятная.

— Надо было сразу так, — хрипло сказала я, не глядя на него.

— Так — это как? — он поднял на меня глаза.

— Без слов. Без правил. Без расстояний. По-честному.

— Без остановки? — он усмехнулся, устало. — Ты бы не выдержала.

Я усмехнулась в ответ.

— Ты и сам едва не сдох.

Он придвинулся. Медленно. Без резкости. Я сидела перед ним, голая, покрытая засосами, следами пальцев, его спермой и своей слабостью. И мне не было стыдно. Ни капли.

Он наклонился, коснулся моих волос, провёл пальцами по щеке.

— Я должен идти, — прошептал.

— Конечно. Ты начальник. Долг. Тюрьма.

— Я останусь, если скажешь, — он смотрел в глаза. Прямо. Без бравады. — Только скажи.

Я не сказала. Просто дёрнула его за ремень и потянула вниз, к себе. Он снова оказался рядом. Я заползла к нему на колени, прижалась щекой к груди. Его сердце билось. Неровно. Как моё.

Так и сидели. В обнимку. В грязи. В безумии.

А потом дверь скрипнула.

Мы оба подняли головы.

— Не входить, блядь! Ждать!

Он застёгивал рубашку медленно. Ткань слиплась на спине, на груди засохли пятна пота. Я лежала, молчала, дышала в одеяло, будто в кокон — оберегаю остатки той ночи.

Дверь карцера по-прежнему была приоткрыта. За ней маячил силуэт — охранник. Я узнала его по походке. Седой. Его шестерка. Молчит, как могила. Никому ни слова.

— В столовой заваруха, — сказал тихо, без прелюдий. — Седьмой блок. Одна с вилкой в шее. Живая. И… Кобру… Святкова отымела ночью. Жестко. Порвала. Внутреннее…у нее. Сейчас в лазарете. Святкова в карцере, ржет сука больная.

Горин даже не пошевелился. Только тяжело выдохнул. Я не видела его лица, но чувствовала: он улыбается. Так, как улыбаются хищники после укуса.

— Пускай медики с ней сами разбираются, — сказал спокойно. — От меня только "передай привет".

— Принято.

— Этих двух — отдельно. Камеры без прогулок, без ужина.

— Сделаю.

Он шагнул к двери. Потом — короткий взгляд в мою сторону. Долгий, как прикосновение. Прямо в глаза. Без слов.

А я — смотрела в ответ.

Он повернулся к охраннику ближе, так, чтобы я не слышала, и сказал что-то шёпотом.

Я не разобрала слов. Только увидела, как тот кивнул.

Горин больше не обернулся.

Просто ушёл.

Как будто ничего не было. Ни тела. Ни пальцев. Ни его члена внутри меня.

А шестерка постоял у двери, потом зашёл.

— Встань.