— Куда? — спросила я, всё ещё в халате.

— Приказ. Новая камера. Второй блок. Тебя туда перевели.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Сказали — присматривать. Тебе повезло. Или нет. Решай сама.

Он не смотрел на меня, пока я одевалась. Не улыбался. Не спрашивал. Не дышал громко. Всё делал ровно, по инструкции. Но я чувствовала — он в курсе. Всё знал. И будет молчать.

Мы вышли из карцера. Я не оглядывалась.

Он провёл меня по коридору — мимо камер, мимо взглядов. Ни один из них не крикнул вслед. Ни одной фразы.

А потом…

Новая дверь. Новая камера. И на шконке — тишина.

Я вошла.

Они — замолчали.

А я легла.

На спину. Закрыла глаза.

И впервые с момента ареста — не чувствовала, что во мне что-то отобрали.

Камера была на троих. Небольшая, но без вони.

Две женщины — одна лет сорока, коротко стриженная, с сигаретным голосом, вторая — совсем молодая, тихая, с глазами, как у животного, привыкшего к клетке.

Я вошла молча. Роба на мне уже другая — чистая, но выданная кем-то из медиков, потому что пахла лекарствами. Я села на свободную койку. На спинку. Облокотилась на стену.

— Новенькая? — хрипло спросила старшая.

— Перевод, — сказала я.

— По добру?

Я кивнула.

Она пригляделась ко мне внимательнее. Что-то поняла. Но не полезла.

— Я Рита, — сказала она. — Это Света. Не бойся, не тронем. Тут без подстав. Здесь дышат.

— Анна.

— Видно, что ты — не просто, если сюда попала…тут пригретые. — Рита прищурилась. — Кто ты для него?

Я замерла.

— Для кого?

Она не ответила. Просто отвернулась. Как будто ответ уже услышала.

Я не стала уточнять. Лучше пусть догадываются, чем услышат правду.

Позже, когда Света спала, а Рита читала какую-то потрёпанную книжку, я лежала на своей койке, смотрела в потолок.

И чувствовала.

Каждой клеткой. Между ног — до сих пор ноет. Глубоко. Приятно. Словно его член всё ещё внутри.

Тело помнит. Грудь — его ладони. Бёдра — силу толчков. Шея — зубы.

Я закрыла глаза. И меня затопило. Не просто картинками — ощущением.

Как он вонзался в меня — резко, будто хотел выдрать всю боль наружу.

Как я тянулась к нему — мокрая, хриплая, без стыда.

Как мы оба дрожали после — не от холода, а от того, что это было настоящее. Больное, яростное… и честное.

Я чувствовала, как возбуждение возвращается. Как внизу всё снова становится влажным. Я сжала ноги, сдержалась, чтобы не застонать.

И вдруг поняла.

Я влюбилась.

Не по-глупому. Не в мечту.

А в мужчину. С настоящими руками. Настоящим телом. Настоящим адом в глазах.

Я знаю, что это — опасно.

Но мне не страшно.

Потому что с ним — я живая.

Вечер опустился тугой ватой. Рита что-то шептала себе под нос, крутя молитву на костяшках пальцев. Света лежала, уткнувшись в стену, дышала ровно, как зверёныш, затаившийся в логове.

Я сидела, закутавшись в одеяло, с чашкой чая, который больше походил на горячую воду с оттенком чего-то травяного. Мысли в голове не давали уснуть. Опять Горин. Его руки. Вес. Голос, сорванный от гнева. Его член во мне, горячий, тяжёлый, жадный. Его пальцы. Его дыхание. Всё. Всё снова всплывало, как наваждение.

И тут — стук. Короткий.

Рита поднимает голову.

— К тебе, — говорит охранник в дверях. Я узнаю его. Тот самый. Тихий. Надёжный. Служит Горину. Он держит маленький пакет.

— Лови, — говорит. Швыряет прямо в руки.

Без слов. Без объяснений. Уходит.

Я смотрю на этот пакет. Маленький, плоский, обёрнут в серую бумагу.

Я не сразу сообразила, что делать. Пальцы сжали его на автомате, будто это не подарок, а бомба замедленного действия. Он даже не задержался в дверях — только бросил короткий взгляд, в котором не было ни страха, ни интереса, — и ушёл. Всё остальное додумывай сама.

Я села на койку, как школьница с письмом от таинственного поклонника. Рита взглянула мельком и сразу отвернулась, словно между нами — тайная граница, которую нельзя переступать. Даже словами. Особенно — словами.

Свёрток был перевязан серой бечёвкой, грубой и сухой, как сама тюрьма. Я развязала узел — осторожно, с какой-то неестественной церемониальностью — и приоткрыла обёртку, как будто раскрывала нечто живое. И внутри, действительно, пульсировало что-то чужое, но тёплое. Человеческое.