Знайте, что обвиненія на мой счетъ — злой нав?тъ и никогда я не желала Россіи ничего дурного, однако и признать правильность вс?хъ принятыхъ р?шеній я не въ прав?. «Справедливость да потечетъ какъ вода, и правда — какъ сильный потокъ.» (Амосъ: 5:24) Челов?къ челов?ку братъ, и каждый — пастырь своей паствы. Н?тъ ничего хуже посягательства на чужое — и съ этой истиной я никогда не разстанусь.

Мн? пов?дали, что всякаго, поддержавшаго меня въ томъ переломный моментъ ожидаетъ наказаніе, однако не стоитъ о томъ переживать — всякое взысканіе будетъ оплачено съ накопленій Вавиловыхъ и не сочтите за стыдъ обратиться за помощью къ моимъ пов?реннымъ. Всякое имущество должно служить во благо, и потому я оставила посл? себя капиталы, что будутъ расходоваться безкорыстно и для людей. Пусть это станетъ искупленіемъ моихъ гр?ховъ и помощью страждущимъ.

Прошу васъ о маломъ и многомъ въ то же время — боритесь, стремитесь, молитесь. Помните, выборъ — даръ Божій челов?ку, такъ выбирайте праведно, страшась отв?та передъ Нимъ.

Молюсь за васъ и уповаю на ваши молитвы,

Над?юсь на встр?чу въ В?чности,

Ваша Лиза Вавилова-Воронцова»

Князь Демид Воронцов, как он понял сам, всю жизнь жил только ради себя — ради своих интересов, своего имени, и даже его подчинённость дворянским законам была проявлением эгоизма, нарциссизма, желанием выставить себя человеком высокоморальным, коим он, на деле, не являлся.

Теперь же жизнь его была о другом. Казалось, он перешёл из одной крайности в другую, всякое его решение отныне диктовалось чужим желанием — Лизиным.

Как он боялся её потерять!

Их путь в ссылку был непрост с самого начала — холода наступили внезапно и рано, Лиза тут же заболела. С неделю они ждали, когда пройдёт жар, только потом продолжили путь, и снова болезнь настигла её. Ветры пробирались даже в прогретый экипаж, и в особо холодные дни — а потом и вовсе без повода — Демид сажал Лизу к себе на колени, прижимал, укутывая шинелью. Так она нередко засыпала, сопя, словно маленький зайчик, а иногда — начинала откровенничать, рассказывая самые потаённые секреты.

Так она поведала Демиду о жизни в плену. О том, как она, ещё только отрок, застала близкий ей аул в огне, и как оттуда её забрал сам имам Шамиль, а после — не отпустил домой, сообщив ей, что отныне она предмет политического обмена.

Впрочем, Лиза не считала это пленом — из схожего было разве что то, что уйти по своей воле она не могла. Горцы относились к ней с обескураживающей любовью. Лиза была любимым гостем у каждого костра и как восхищали всех её способности к запоминанию. Она не знала точно, сколько жила так, но за то время она успела изучить их язык, культуру, их веру. Каждый пытался научить её чему-то из «таухида» — так они называли веру в Единого Бога. Для горцев словно бы жизненно важно было привести человека — даже такого случайного, как она, — к истине в их понимании. И Лиза — это была её вторая тайна — разделила их истину, определив её, как единственную.

Демид слушал каждую её историю с замиранием сердца. Лиза боялась делиться всем разом, но постепенно раскрывалась. Она называла себя глубоко верующей, но совершенно не выцерковленной, она считала себя последовательницей Христа, но не православной, не католичкой, не лютеранкой, лишь той, что верует: Бог — Создатель всего, что Он — определяет прошлое, будущее, настоящее, что нет Ему равных, что Он — не подобен своим творениям, что Он — Милосердный, но Справедливый, что его нужно любить и бояться, и что только Его заветы — важны. В часы болезни, жара, она шептала это по сотни раз: восхваляя, умоляя, жалуясь.

Демид никогда не был кем-то, кто задумывается о столь больших вещах, но рассказы Лизы определили и его мораль — отныне он разделял её взгляды и поклялся вместе с ней идти путём истины — так это важно было для неё.

— Не там правда, где большинство, не там, где расписные своды, где многословные философы, священники, духовники. Правда проста и известна нам с рождения, она есть часть нашего естества, от нас лишь требуется следовать ему, не душить, ведь каждый среди тысячи своих путей имеет тот единственно верный, который и должен выбрать, но не каждый сумеет.

Демид силился понять, но знал — его сердце ещё недостаточно открыто, разум так и не научился быть чутким. И всё же верил — он, непременно, придёт к пониманию бытия, разделит то, чем светятся глаза его возлюбленной.

Весть об отмене крепостного права застала их в Иркутске, недалеко от пункта назначения.

«Милостію Нашею… Княгиня Воронцова помилована… Признавая заслуги и большой вкладъ въ созданіе кр?постныхъ реформъ… надлежитъ вернуться во столицу…»

Ни Демид, ни Лиза, не прочли указ полностью — лишь пробежались сквозь строки. Это казалось насмешкой — весь путь, едва ли не смертельный для них, позади, и вот — помилование! «Надлежит вернуться во столицу» — а кто их спросил? Вновь дорога? Казалось, каторга — и та милее.

— Я не хочу, — глаза на исхудавшем лице выглядели огромными, и столько в них было усталости и печали, которых Демид не мог себе простить. Он обязал себя защищать её, облегчить ей путь, но смог ли? Едва ли… Иногда ему казалось, что добавил возлюбленной лишь больше проблем, но она отрицала, не давала думать о себе самом плохо, смотрела с восхищением и очевидной любовью, и тогда Демид вновь успокаивался.