Одна лишь вы учили крестьянъ, и на вашихъ земляхъ всё благополучно, но у другихъ… Неучъ, получившій волю, но не знающій, что съ ней д?лать — существо жуткое, не многимъ лучше кр?постного, позабывшаго свое челов?ческое начало.

Надежды многихъ разбиты, и на васъ обрушится безбожная неблагодарность — чего никто, кто любитъ васъ, вамъ не желаетъ.»

— Мне очень жаль, — Демид обнял жену, поцеловав в макушку.

— Ждать признания людей — гиблое дело, слишком они переменчивы. Я не жалею — и ты на жалей.

Эскорт они отпустили вместе с большей частью своих вещей. Надежда была, что с дорогой они справятся за два месяца по торговому пути: Тобольск, Омск, Семипалатинск, Ташкент, а затем — Бухара. Офицер эскорта сначала было пытался воспротивиться, но приказа доставить Воронцовых против воли не было, а значит, Демид и Лиза были вольны в своих передвижениях.

Офицеру же они и передали письма — Лиза своим, Демид — своим. О том, куда они направятся, говорить не стали, но попрощались — возможно навсегда — и распорядились об имуществе. После, конечно, самым доверенным людям, они сообщат все подробности, но пока… Нужно было скорее покинуть Россию — кто знает, что взбредёт в голову императору? Сегодня помилованы, завтра репрессированы — обычное дело.

К счастью, зима осталась позади, и непогода не препятствовала им. Недомогания Лизы не проходили, и, когда они были на полпути, причина того стала очевидна — случилось то, чего так боялся Демид: Лиза понесла.

То, что Лиза так долго скрывала от него этот факт, Демида ужасно злило. Он ругался, настаивал на немедленном прекращении пути, но что он мог сделать против её решительного несогласия?

— Срок невелик, я вполне здорова — с ребёнком уехать будет куда труднее. Мы прибудем в Бухару, и там я смогу родить спокойно.

Это было последним словом. Они торопились. Лиза очаровательно круглела с каждым днём, всё реже жаловалась на самочувствие, много молилась и видела красивые сны: она верила, что носит мальчика — он приходил к ней почти каждую ночь и рассказывал о будущем, прошлом и настоящем. Лиза никогда не помнила его лица в деталях, но знала, что глаза у него — отцовские, а волосы — её. Ещё не родив, она уже безумно любила его, но у Демида всё никак не получалось разделить это. В ребёнке он видел скорее угрозу, но жене о том не говорил — не хотел разбивать ей сердце, внимательно слушал её рассказы и улыбался там, где требовалось.

В Бухару они прибыли не инкогнито. Заблаговременно они отправили гонца для поиска подходящего жилища, в банках уже знали о них и без сомнений предоставили им ссуду. Лиза разродилась через два месяца — мальчиком, которого она назвала Азад, что означало «Свободный», но на каком языке — Демид за годы их совместной жизни так и не узнал.

Дни шли за днями, мальчик рос, становясь похожим на отца, как две капли. Демид, для которого любовь к Лизе уже была чем-то новым, осознал и любовь к своему ребёнку. Так странно ему было от того, что когда-то он был один, потом их стало двое, а теперь — трое, и среди всех — его собственные желания стоят на самом последнем месте.

Когда Азаду было уже шесть, Лиза понесла вновь, но ребёнок умер ещё в утробе. То же повторилось и через два года — Лиза тяжело это переносила. Всё чаще она стала говорить о девочке, что приходит к ней во снах и плачет о том, что они в этой жизни не встретятся — иногда это походило на бред и пугало Демида, но стоило ему усомниться в этих снах хоть на толику — Лиза злилась и отстраняла его от себя.

Следящая беременность наступила, когда Азаду было уже тринадцать: высокий юноша, он выглядел старше своих лет, и вёл себя — как взрослый мужчина.

Эта беременность проходила иначе: Демид видел, что с течением времени Лиза не хорошеет, а лишь увядает. На лице её не было румянца, тело не округлялось, Лиза чаще спала, нежели бодрствовала, и Демиду казалось, ребёнок отбирает у неё все силы.

Месяцы шли, плод креп, а Лиза, наоборот, словно становилась прозрачной. В доме их не было прежнего веселья, даже Азад казался угрюмым. Они чувствовали — грядёт что-то ужасное.

Дыхание Лизы оборвалось вместе с плачем её новорождённой дочери. Как она и предсказывала — в этой жизни им не суждено было встретиться.

Демид не верил. Сутки он сидел у постели жены, ожидая её пробуждения. Он не знал, куда унесли дочь — ему было всё равно. Не знал, как справляется с утратой матери сын. Он вновь стал эгоистом, позабыв обо всём, кроме своих собственных страданий.

Она не просыпалась. Каменела. Отчего-то не становилась некрасивой — лицо её казалось одухотворённым, а запах напоминал мускус.

— Милая, моя чудесная Лиза, — Демид прижался лбом к её кисти — так и сидел, ощущая лишь пустоту, пока в сознание не ворвался твёрдый, уже по-юношески низкий, голос сына.