«Ну, выяснил ты, что здесь, действительно, проживает некто по имени Мартин. Аплодисменты. Но дальше-то что? А, к чёрту – будем разбираться в процессе развития событий. Не давать же теперь дёру, право слово. Думай лучше о вечерней ухе. И о мясном пироге, и о водке, и о... Так, стоп. Отставить мысли о жратве. Ты – следователь ДДД, а также Агент Их Величеств, который сейчас, между прочим, участвует в расследовании. Вот и расследуй... А дом-то, кстати, довольно странный»

И действительно: внутри «жёлтый дом» выглядел куда загадочнее, чем снаружи.

Во-первых, в просторном холле было темно и холодно – на отоплении «лорд Мартин» явно экономил. Газовые рожки были выкручены практически в ноль, и помещение освещали лишь крохотные язычки дрожащего синеватого пламени. Они были единственным источником света – высокие окна закрыли плотными «зимними» ставнями и задраили намертво, задув все щели алхимической пеной-уплотнителем – обычная практика в летних усадьбах, опечатываемых на зиму, но, мягко говоря, странная для жилых домов.

Во-вторых, сам холл вызывал у Фигаро смутное раздражение: следователь никогда не видел более безликого интерьера. Напольные часы, люстры от «Фавн и Фанси», столики, диванчики, цветные шёлковые подушечки там и сям – точно кто-то взял прошлогодний каталог Крэптона, открыл на первой попавшейся странице, и ткнул мебельщикам в одну из тех фотографий, что украшают развороты: модно, но вычурно и безжизненно. В домах обставленных подобным образом не жили; там устраивали бордели, подпольные игорные салоны, синематографические проностудии, а то и просто прибежища для богатых любителей «синей пыли».

В третьих... Но следователь затруднялся сказать, что же такое это самое «в-третьих».

Паркет тёмного дуба был начищен до блеска, в воздухе не витало никаких неприятных запахов (собственно, в нём не витало вообще никаких запахов; похоже, воздух был абсолютно стерилен), а мебель казалась совсем новой, завезённой сюда буквально на днях. Но Фигаро почему-то был уверен: если содрать со стен эти мещанские кремовые портьеры, поднять фомкой паркетные шашечки на скрипящих гвоздях, рвануть за шторы с золотыми кисточками, то всё это вычурное великолепие рухнет, слезет, точно фальшивая позолота, обнажая сгоревшие дотла кости дома: обугленный камень стен, почерневшие доски, подпольную плесень, что чёрными пятнами стелется по старой стружке, и, конечно же, крыс: маленькие злые глазки, чуткие уши и тысячи лапок, что скребут ночами во тьме...

Но какие бы жуткие чувства не навевал на следователя дом, всё это оказалось просто ничем, по сравнению с раздавшимся откуда-то из-за спины хриплым шипящим свистом:

– Чем могу вам помочь, любезный?

Фигаро дёрнулся; к горлу подкатил мягкий ужас, тут же разлившийся во рту горькой тошнотворной горечью.

Он медленно обернулся.

У широкой винтовой лестницы ведущей, судя по всему, на второй этаж, стояло кресло-каталка. Это было очень дорогое кресло-каталка: электрический привод, пружинный рекуператор, регулируемая высота спинки, и, кажется, подогрев сиденья. Следователю, к счастью, не было нужды интересоваться подобными устройствами, однако в Отделе встречались агенты (в основном, бывшие оперативники Ударных Отрядов, переведённые на бумажную работу) которые передвигались в похожих креслах.

На какой-то неуловимо короткий миг Фигаро показалось, что в кресле сидит Демон-Сублиматор: длинный чёрный клюв, бледная кожа, испещрённая пятнами и исчерченная узором синих вен, ни с чем не сравнимая кособокая осанка, лысина с клочками седых волос...

Но, конечно же, это был просто человек, пусть даже и основательно потрёпанный жизнью: то, что следователь в первые секунды принял за клюв, было чёрной каучуковой маской, закрывавшей рот и нос. Он маски тянулся гофрированный шланг натянутый на штуцер редуктора небольшого кислородного баллона закреплённого мягкими ремнями на специальной стойке позади коляски. Второй баллон – чёрный, со сжатым воздухом – выпускал из себя шланг потоньше, который, как с содроганием заметил Фигаро, исчезал в дыре проделанной прямо в горле сидящего в кресле (место «врезки», к счастью, срывали пластыри и бинты). Три капельницы с прозрачными жидкостями болтались на стальных штативах, оплетая полупрозрачными трубками тонкие как тростинки руки; трубки неприятно зашевелились, когда хозяин дома поднял запястье в приветственном жесте, и Фигаро с содроганием увидел синяки вокруг тех мест, где в тонкую как пергамент кожу впивались катетеры.

Человек в кресле сжал в руке большую чёрную грушу. Раздалось шипение; дёрнулась стрелка на манометре со сжатым воздухом, и следователь услышал тот самый хриплый посвист, что так его напугал:

– Прошу прощения, что не могу приветствовать вас должным образом, господин следователь. Но в последнее время я редко встаю на ноги, так что уж не взыщите.

Похоже, сжатый воздух, проходя через голосовые связки человека в кресле-каталке, позволял ему говорить. Это было жутко. Но ещё более жуткими показались Фигаро огромные чёрные очки-консервы, закрывавшие добрую половину лица хозяина дома.

Тонкий дрожащий палец тронул едва заметный переключатель на подлокотнике, зажужжал электропривод, и кресло довольно шустро покатилось по направлению к следователю, который, вздрогнув, непроизвольно сделал пару шагов назад. Фигаро понимал, что ведёт себя невежливо, но он просто ничего не мог с собой поделать.

Теперь он мог лучше рассмотреть человека в кресле: тонкая кожа, действительно, напоминала шкуру Демона-Сублиматора: тёмные пятна, кривые дорожки синих вен, выпирающие тугими шнурами и полное отсутствие волос. Хозяин дома был абсолютно лыс, и на его черепе виднелись тонкие симметричные шрамы, словно кто-то не так давно вскрывал ему черепную коробку, а потом аккуратно вернул всё, как было.

Однако же, белый махровый халат, в который кутался человек в кресле-каталке, был безупречно чист, острые скулы носили на себе следы недавнего бритья, а осанка хозяина усадьбы даже сейчас, в его печальном положении, выдавала в нём потомственного аристократа. Тонкие губы искривились в некоем подобие улыбки, и человек в кресле протянул следователю руку.

Фигаро, внутренне содрогаясь, пожал её. Ничего не случилось; следователя не вывернуло на пол, а его кисть не отсохла, покрывшись струпьями. Просто рукопожатие, не более того, и, кстати, сухая холодная ладонь была довольно крепкой.