— Ваш ход, граф, оказался неожиданным для всех, — произнёс он, слегка растягивая слова. — Весь Петербург только и говорил о выскочке из казаков, впрочем, выражения выбирали куда менее деликатные. Долго ещё обсуждали этот поступок и гадали, чьим протеже он приходится. Но поскольку вас не связывают ни с одной придворной партией, загадка так и осталась неразгаданной.

Князь умолк, явно ожидая пояснений.

Граф Васильев усмехнулся, и в уголках его глаз залегли лучики морщин.

— Дорогой мой Владимир Николаевич, — начал он, отхлебнув вина, — скажу вам откровенно, этим шагом я решал сугубо семейные дела. Пётр Алексеевич, единственный, в ком я увидел достойного продолжателя нашего рода. К тому же, граф слегка наклонился вперёд, понизив голос, я желаю, чтобы мои правнуки носили графский титул, так же как и император.

Он откинулся на спинку кресла, и тень пробежала по его лицу.

— Моя сестрица, после моего отказа передать титул её старшему сыну, давно строит козни через императрицу. Хочет оспорить мой официальный отказ. Потому я решил успеть при жизни. Так сказать… обрести душевный покой. Теперь Пётр и Катенька, полноправные наследники Васильевых, и никакие интриги этого не изменят.

Князь задумчиво кивнул, вращая бокал в пальцах.

— Мудрое решение, Дмитрий Борисович. Но высший свет никогда не примет Петра, как не принял генерала Платова, несмотря на все его попытки втереться в аристократические круги.

Граф хрипло рассмеялся, и смех его звучал почти вызывающе.

— Владимир Николаевич, Пётр, человек, который презирает аристократов. Он судит людей по иным меркам, и ему глубоко безразлично, что о нём думает высший свет. В этом его сила и преимущество перед нами. Если свет отвернётся от него, он плюнет, повернётся спиной и даже не поморщится.

— И вновь вы правы, граф, — князь задумчиво провёл рукой по бархатной обивке кресла, его взгляд стал рассеянным, будто он разглядывал что-то в глубине памяти. — Скажу вам больше. Я стал замечать в Андрее странное пренебрежение к сословным условностям. Как бы точнее выразиться. Он начал видеть тех, кто для нас всегда был лишь тенью: слуг, челядь, простой люд. И что удивительно, они отвечают ему тем же. Взглядом, жестом, готовностью служить не по принуждению, а по душе.

Он отхлебнул вина, словно давая собеседнику время осмыслить сказанное.

— А эти казаки, что ходят за Петром тенью? Головорезы, готовые перерезать глотку любому по одному его слову. Андрей рассказывал, будто вся их сотня живёт по какому-то дикому девизу: «Один за всех и все за одного». Словно не нижние чины, а братья по оружию.

Князь замолчал, его пальцы нервно постукивали по ножке бокала.

— Вы правы, Дмитрий Борисович, Пётр не прост. Ох, не прост. — Голос его понизился до шёпота. — Но знаете, что меня тревожит больше всего? На той церемонии, многие из присутствующих не столько презирали его, сколько прятали страх. За их напускным высокомерием сквозила опаска. Уж больно независим этот человек.

Он резко поднял глаза, встретив взгляд графа.

— Когда я случайно поймал его взгляд… Мне стало не по себе. В его глазах, ни тени подобострастия. Лишь холодная уверенность человека, который знает себе цену и не нуждается в нашем признании.

В камине с треском осели угли, и на мгновение комната погрузилась в полумрак.

— Что-то меняется, граф. И я не уверен, готовы ли мы к этим переменам.

Зимний дворец. Кабинет императора.

Император Николай Павлович сидел за массивным дубовым столом, его пальцы медленно постукивали по полированной поверхности. Взгляд, тяжелый и пронзительный, был устремлен на графа Нессельроде, главу министерства иностранных дел. Тот сидел, слегка склонив голову, рядом с Бенкендорфом, чье молчание казалось особенно зловещим.

У окна, спиной к комнате, стоял цесаревич Александр. Он не вмешивался в разговор, но напряженная осанка выдавала его внутреннее волнение.

— Как я понял из ваших пояснений, граф, — голос императора прозвучал низко, с едва сдерживаемым раздражением, — посол категорически отрицает свою причастность к покушению на наследника. Более того, он искренне недоумевает, с чего это мы вдруг возвели на него такое обвинение.

Последние слова прозвучали с ледяным сарказмом.

Нессельроде слегка подался вперед, его тонкие губы дрогнули в почти незаметной усмешке.

— Совершенно верно, ваше величество. Показания, выбитые из Чарльза Стенфорда под угрозой смерти, вряд ли могут считаться достоверными. Английский посол, граф Генри Баркли, подал официальный протест и требует немедленного освобождения своего сотрудника. Он настаивает, что это провокация.

Он бросил быстрый взгляд на Бенкендорфа, словно перекладывая на него часть ответственности.

Император резко повернулся к шефу жандармов.

— Что вы молчите, Александр Христофорович?

Бенкендорф побледнел. Его обычно уверенный голос звучал глухо:

— Мы убеждены в причастности англичан, ваше величество. Но… доказательств у нас нет.

Тишина повисла в кабинете.

Император медленно откинулся в кресле, его лицо оставалось непроницаемым. Но, в этих холодных, стальных глазах, читалось нечто опасное.

— Значит, они смеются над нами. Вы свободны Карл Васильевич.

Нессельроде встал, почтительно склонился и вышел из кабинета, мягко прикрыв за собой дверь. В наступившей тишине цесаревич Александр неспешно подошёл к столу.