Империя больше не боялась смотреть в небо. Она встала с колен — не в смысле мести, а в смысле достоинства. И с этого момента началась её настоящая история.

Весна 1930 года вошла в анналы новой истории Империи как «Время Завета». Не было дома, где бы не говорили о нём — спорили, обсуждали, интерпретировали. Газеты печатали комментарии к каждому пункту. Церковь — как православная, так и старообрядческая, и даже католическая в западных губерниях — признала текст Завета не политическим документом, а нравственным актом государственности.

Во всех храмах зачитывался отрывок:

«Империя — это не цепи, а круг. Не палка, а опора. Не страх, а долг. Всякая власть от Бога — когда она служит человеку».

За кулисами началась напряжённая дипломатическая игра. Послы Англии и Франции выразили сдержанное уважение. Американский сенат обсуждал, не стоит ли пересмотреть отношение к Российской империи. Даже Берлин — хоть и разорённый, всё ещё поднимающийся с колен — отправил своего эмиссара с письмом:

«Мы проиграли войну, но, быть может, выиграем будущее — если у нас будет чему учиться».

Николай понимал: это начало нового глобального порядка. Если его не возглавит Россия, её вновь обгонят — не пулями, так идеологией, не штыками, так кредитами и культурой.

В марте состоялся первый Имперский Форум. Съехались представители всех земель — от Тифлиса до Ревеля, от Харькова до Владивостока. Форум стал ареной, где обсуждались дальнейшие шаги по реализации Завета:

— новая Конституция,

— Устав Рабочих Союзов,

— переход к энергетике на базе водорода и гидротехники,

— формирование Союза Балтийских Наций — добровольной конфедерации стран, тяготеющих к России, но с полной внутренней автономией.

С каждым днём всё отчётливее вырисовывался образ нового мира. Не царства, а Империи Смысла.

В школах начинали утро не с гимна, а с «Молитвы Чести». В армии вводились «Часы созерцания» — время, когда солдат не маршировал, а читал, думал, писал. В Думе выступал не только министр финансов, но и поэт, и инженер.

Народ, который веками привык к войне и выживанию, впервые начинал привыкать к планам на десятилетия вперёд.

А Николай — тот, кто пришёл в это тело как гость из другого века — всё чаще ловил себя на мысли: он больше не гость. Он стал тем, кем должен был быть.

Ни царь, ни вождь. Но и не просто человек.

Он стал голосом эпохи.

И голос этот говорил:

– Будущее начинается там, где прошлое наконец понято и принято.

Империя в это утро проснулась по-особенному. Не было громких новостей, не сотрясались стены Думы от бурных дебатов, не летели дирижабли над столицами с новыми манифестами. Всё было тихо. Но в этой тишине звучал отголосок чего-то важного — не государственного, а личного. Николай, теперь уже в преклонном возрасте, стоял у окна Александровского дворца. В руках — старая записная книжка. Та самая, в которую он делал пометки ещё в первые дни «своего прибытия» в это тело. Тогда в его разуме бушевал хаос, и даже его собственная идентичность казалась иллюзией.

Сегодня же — всё встало на свои места.

Он перечитывал строки с дрожью:

«Если я — не он, то зачем мне дана эта власть? А если я — он, то почему помню то, чего быть не могло? Кто я?»

Ответ пришёл не внезапно, не вспышкой озарения, а долгим, тяжёлым, но верным путём. Империя изменилась — но с нею изменился и он сам.

Он вспомнил всё: первый страх, первый приказ, первую слезу на совете, когда генерал отказался казнить рабочих, а он… отменил приказ. Вспомнил, как в нём боролись два мира — человек XXI века и император начала XX-го. И как эти два мира, не уничтожив друг друга, слились в одного.

Он — Николай Александрович, наследник Романовых.

Он — человек из будущего, посланный не для мести и не для исправления ошибок, а чтобы прожить их по-другому.

И он — теперь просто он сам. Цельная личность.

Дверь отворилась. Вошёл Алексей — взрослый мужчина, наследник престола, уже не хрупкий мальчик, а офицер, учёный, человек новой формации. Сын смотрел на отца с уважением, но и с пониманием. Он знал, кто перед ним — и кем он был.

– Ты всё ещё пишешь в ту старую тетрадь? — спросил он с улыбкой.

– Нет, — ответил Николай, — я наконец её закрываю.

Он положил блокнот на подоконник, взглянул в окно на весеннюю Царскосельскую аллею. Люди шли по своим делам, дети смеялись, старики кормили голубей. Была обычная, мирная жизнь.

– Я хотел изменить Россию, — сказал он. — Но, чтобы сделать это по-настоящему, мне пришлось изменить себя. Я нашёл путь назад. Не в XXI век, а... к себе.

День завершался в тишине.

Император вышел в сад. Воздух пах черёмухой.