— Явилась! — проворчали рядом. — Не запылилась!

— А? — переспросила я, наклоняясь к кошке. — Это…ты?

Если честно, я не удивилась бы, будь кошка говорящей. А что? Ведуны есть? Есть. Слышала я, что в Муромском лесу и нежить водится — лешие, русалки и прочие сказочные существа. И вода вот есть… живая и мертвая. Может, и ученые коты есть. Те, что направо — песнь, налево…

— Я это! Я! Голову подними, чучело!

На печи, свесив ноги, сидела маленькая женщина. Совсем маленькая, с аршин ростом. Волосы убраны под платок, платьице старенькое, в заплатках, лапти на босу ногу. И лицо некрасивое, сердитое.

— Ты кто? — охнула я.

— Тю! Здрасьте, приехали! Не узнаешь? Мурка, подь сюды! Кыс-кыс!

Кошка, повинуясь, запрыгнула на печку. Малютка забралась ей на спину, как на пони, и кошка перебралась на лавку, доставила наездницу ближе ко мне.

Кто это? Домовой? Домовиха… Домо…

— Домаха я! Луша.

— Марьяна, — представилась я. — Приятно… познакомиться.

— Мы знакомы. — Луша, привстав на цыпочки, пыталась заглянуть мне в глаза. — Ты мне имя дала. И этого не помнишь?

— Нет, — вздохнула я. — Болела я сильно, после смерти батюшки, а как очнулась… почти ничего и не помню.

— А-а-а… — протянула Луша. — Тогда понятно, отчего не спешила вернуться. Обещала ведь!

— Что я обещала?

— Дык… — Она замолчала, нахмурившись. — Ты и о дочке не помнишь, что ли?

Я приоткрыла рот от изумления. Дочка? У Марьяны есть дочь?!

Тут хлопнула дверь, ведущая в сени, и Луша, вскочив на Мурку, скрылась на печи.

Так, значит, домаха хозяйке дома не показывается. А мне… вот… И дочка. Спросить у тетки? Одно из двух: либо она знает о ребенке и молчит, либо домаха сказала неправду. Луша могла соврать? Вроде бы домовые разные бывают — и добрые, и злые. Или, все же, третье — тетка не знает о ребенке.

— Ты чего здесь? — удивилась тетка, зайдя в комнату.

Как она правильно называется? Горница? В светлицах вроде бы нет печи… А горница — на втором этаже. Тут его нет, значит…

Я поняла, что мысли путаются. Немудрено.

— Не помню, куда идти, — сказала я.

Тетка всплеснула руками и повела меня в комнатку, что примыкала к этой. Там стояла кровать, убранная расшитым золотыми нитями покрывалом, с горой подушек, накрытых сверху кружевной тканью. В углу — сундук, внутри которого, по словам тетки, хранились старые платья Марьяны, кое-какая одежда и постельное белье с полотенцами. Стол у окна, полка с книгами. И еще какие-то шкатулочки, коробочки…

— Выберешь сама, что надеть после баньки? — Тетка кивнула на сундук. — Ты не выросла с тех пор, да еще и похудела, платья впору будут. Сейчас самовар принесут, пироги. А после баньки ушицы местной отведаешь, как ты любишь. Ох, Марьяша, Марьяша… как же так…

Она махнула рукой и вышла из комнаты, а я без сил опустилась на кровать и уставилась в пустоту. И это я наивно полагала, что все самое странное случилось, когда я попала в этот мир через куклу!

Восемь месяцев назад

Притворяться барышней, потерявшей память, было страшно. Я понимала, что в любой момент могу выдать себя. Я понятия не имела, куда попала, и не смела расспрашивать об этом горничную Таню. Я то щипала себя, в надежде проснуться, то ждала, когда закончится действие лекарств, и я очнусь на больничной койке.

Но продолжалось это недолго. В первую же ночь ко мне в комнату явился призрак настоящей Марьяны. И как же я обрадовалась его появлению!

Сначала, правда, испугалась, однако как-то… слабо. Превращение в куклу потрясло меня сильнее. К тому же полупрозрачная девушка, хоть и плыла по воздуху, вела себя без агрессии. И сразу же сказала, что не желает мне зла, и попросила погасить ночник и не звать Таню.

Мы разговаривали при свете свечи. Призрак сам по себе не излучал света, но становился виден, отражая его, как Луна. Марьяна объяснила, что мягкое пламя восковой свечи не обжигает, так ей комфортнее. Благодаря этой встрече я узнала многое.

Марьяна Богданова — единственная дочь купца-миллионщика, владеющего текстильными и швейными фабриками. Он разбогател на производстве ситца, экспериментируя с цветами и рисунком, а позже вложил деньги в мастерские по пошиву одежды из собственных тканей.

Мать Марьяны умерла при родах, лет до восьми она росла при отце, а чтению, письму и прочим наукам училась под надзором тетки.

О жизни в скиту Марьяна не рассказывала. Ограничилась одной фразой: «По желанию отца я вернулась к нему, когда мне исполнилось восемнадцать».

Вскоре у нее случилась несчастная любовь. Какой-то молодой повеса, из высшего общества, вскружил ей голову — и бросил. Вроде бы отец выбрал ему иную невесту.

«Я не подходила им… по происхождению», — грустно поведала мне Марьяна. Она тяжело переживала разрыв, опять уехала к тетке и хотела стать жрицей, но…