Вуду. Я вспоминаю о магазинчиках, мимо которых мы проходили вчера, с их яркими сумками и куклами, словами, вышитыми на занавесках и трафаретом нанесённые на стекла. И я вспоминаю предупреждение Лары о черепе и скрещенных костях. Не трогать!

— Рождённая свободной женщиной, — продолжает папа, — Лаво открыла салон красоты для элиты Нового Орлеана и приобрела последователей в качестве опытной практикантки вуду.

Я смотрю на Лукаса, мы оба держимся в стороне от съемочной группы.

— Что такое вуду? — тихо спрашиваю я.

— С ним шутки плохи, — отвечает он. Но я продолжаю смотреть на него, пока он не понимает, что мне нужен настоящий ответ. Он снимает очки и начинает протирать их, в третий раз за полчаса. Я начинаю понимать, что это привычка занимать руки во время размышлений, как вроде той, когда мама грызёт ручки, а папа раскачивается на каблуках.

— Вуду — это множество вещей, — медленно произносит Лукас, взвешивая каждое слово. — Это перечень верований, некая форма поклонения, своего рода магия.

— Магия? — говорю я, думая о волшебниках и заклинаниях.

— Возможно, «сила» — более подходящее слово, — говорит он, возвращая очки снова на переносицу. — Та часть силы, которая связывает людей и место. Новоорлеанское вуду пропитано историей, болью, как и весь город.

— Считается, что сила Лаво обитает здесь, — говорит мама. — Спустя долгое время после её смерти, люди приходили сюда просить помощи, отмечая свою просьбу крестиком. — она показывает на крестики, нарисованные мелом. — Если Лаво выполняет желание, люди возвращаются, чтобы обвести крестик кружочком.

Убедившись, что вокруг нескольких крестиков есть кружочки, у меня возникает мысль, что если попросить Мари Лаво защитить меня от Эмиссара. Я оглядываю траву в поисках кусочка мела, чтобы нарисовать крестик, но Лукас останавливает меня.

— Не ошибись, Кэссиди, — говорит он. — Это не то же самое, как загадать желание. Ты ведь видела магазины в квартале, которые продают талисманы на удачу, любовь и благополучие, да?

Я киваю.

— Большинство для туристов. Вуду — это не просто зажечь свечку или купить амулет. Это сделка. Смысл в том, чтобы отдать что-то, чтобы получить желаемое. Нельзя получить что-то, не пожертвовав чем-то.

Я вспоминаю карты таро.

Более или менее.

Нет способа одержать победу, не проиграв.

Съёмочная группа двинулась к следующей могиле. Лукас идет за ними, а я следую за ним, прежде чем понимаю, что Джейкоба нет рядом. Я оглядываюсь на могилу Мари Лаво и вижу его, присевшего на корточки и рассматривающего подношения, и мне становится любопытно, от чего же мне придётся отказаться, чтобы выиграть.

* * *

На полпути к Сент-Луис № 2 начинается дождь. Ленивая морось, больше напоминающая туман. Я прижимаюсь к каменному ангелу, его крылья достаточно широки, чтобы я не промокла, но Джейкобу не нужно беспокоиться о том, что он промокнет. Он стоит на крыше соседнего склепа, запрокинув голову назад, словно наслаждаясь бурей. Дождь проходит сквозь него, но, клянусь, он слегка изгибается по краям, очерчивая линии его распущенных светлых волос, узких плеч, вытянутых рук.

Я поднимаю фотоаппарат и делаю снимок, гадая, удастся ли мне уловить очертания мальчика, раскинувшего руки под дождем. Джейкоб замечает камеру и улыбается, а потом поскальзывается, почти теряя равновесие. Он восстанавливает равновесие, но под его ботинком отваливается черепица. Она скатывается с крыши и падает на землю, прерывая одну из маминых историй. Все оборачиваются на звук.

Джейкоб морщится.

— Извините! — кричит он людям, которые его не слышат, а я лишь качаю головой.

Я не думаю о том факте, что призраки не должны быть способны мокнуть под дождём или сбивать черепицу с крыш. Я не думаю о том, что произойдет, если он продолжит становиться сильнее. Я не думаю о том, что это значит для Джейкоба, для нас. Я не думаю ни о чем, кроме как не думать об этом. И это «не думать» звучит достаточно громко, чтобы Джейкоб посмотрел на меня и поморщился. Я благодарна, когда приходит время двигаться дальше.

Мы берем такси до Сент-Луиса № 3 (я хотела воспользоваться каретой, запряженной лошадьми, но, очевидно, они не выезжают за пределы Французского квартала), а оттуда на кладбище Метери, довольно обширное, которое раньше было ипподромом. Если я прислушаюсь, то смогу услышать стук копыт, порыв ветра за спиной. Мне требуются все мои силы, чтобы не пересечь Вуаль, просто чтобы увидеть призрачных гонщиков по ту сторону. Но сопротивляться стало легче после того, как папа сказал, что трасса использовалась в качестве лагеря конфедератов во время Гражданской войны. Не удивительно, что здесь не так тихо.

Но когда мы идем по широким аллеям кладбища, уставленным склепами из светлого камня, что-то притягивает меня. Я поворачиваюсь, ища источник, но все, что я вижу, — это могилы. И все же, теперь, когда я заметила, я не могу избавиться от этого. Это как стрелка компаса, притягивающая мое внимание к северу. На север, за стены кладбища. На север, к чему-то, чего я не вижу. Но я чувствую это, опираясь на свои чувства, не притяжение, а толчок, предупреждение глубоко внутри меня. И я не единственная, кто чувствует это.